Кадетство. Воспоминания выпускников военных училищ XIX века

Святки я провел дома и, разумеется, очень весело. Явившись в корпус, я получил новую табель, в которой мне были поставлены отметки из всех предметов хорошая, и я был переведен в 3-й класс восьмым учеником. По этой табели, как предметы преподавания, так и учителя, остались прежние.

В феврале нас посетил директор корпуса, полный адмирал Карцев, старик лет семидесяти, человек больной, редко выходивший из своей квартиры. К его приходу готовились так, как бы ждали самого почетного гостя. Все учителя и офицеры были в полных мундирах; в ротах все было вымыто и вычищено; одеяла на кроватях были положены новые; нас также нарядили в праздничное платье. Ждали его в классы, однако ж он пришел только к обеду и обошел роты. Все мы стояли у кроватей. По нашему отделению он проходил, ни к кому не обращаясь, но, увидев меня, сказал:

— Какой малютка! Что, ты скучаешь здесь?

— Нет, не скучаю, — отвечал я.

— А хочешь домой?

— Очень бы желал, да ведь до субботы не отпустят!..

— Ну, отпустите его до понедельника! — вымолвил директор, обращаясь к ротному командиру.

Затем, повели нас в столовую, где был улучшенный против обыкновенного стол. Директор попробовал пробу, которая была, конечно, еще лучше нашего обеда и, поблагодарив начальство за порядок, простился с нами. Таким образом, я видел директора, во все два с половиною года пребыванья моего при нем в корпусе, один только раз. После обеда я явился с Иосифом Прекрасным домой, к великому удивлению родителей.

В апреле случилось со мною печальное приключение.

В классах как-то нечаянно разбили мою аспидную доску, а потому, после фронтового ученья, я отправился в табельную, чтобы взять новую.

Надо сказать, что тогда всякий, кто терял какую-либо книгу, или разбивал доску, мог беспрепятственно получить новую, расписавшись в табельной книге, а потом, при выпуске, все сосчитывалось вместе и зараз вычиталось. То же самое было и в ротах: кто разобьет, например, стекло, — распишется только в книге, и так как за это никакого взыскания не полагалось, то считалось стыдом утаить это от начальства. Чаще, впрочем, богатые воспитанники принимали это на себя и расписывались в книге за бедных.

Получив новую доску, я спокойно возвращался в роту, как вдруг бежавший по коридору гардемарин третьей роты, желая задержать другого, догонявшего его, толкнул меня на него, а тот со всего разбега швырнул меня в сторону, и я затылком так ударился об стену, что тут же растянулся. Возвращаясь назад, эти господа увидали, что я лежу в бесчувственном состоянии, тотчас подняли меня и принесли в роту, где приняли во мне полное участие наши отделенные гардемарины: послали сию же минуту за фельдшером, а сами, между тем, беспрестанно прикладывали мне к голове холодные компрессы. Пришел, наконец, старший фельдшер, но все труды его привести меня в сознание остались тщетными. Все пошли обедать, а бедный брат мой до того был огорчен, считая меня почти умершим, что не пошел к столу, и, сидя около меня, горько плакал, но послать к родителям не смел. Ему это строго запретили старшие, чтобы даром не пугать отца и мать, — уверяя, что я очнусь и все пройдет.

Однако ж, все вернулись из залы, а я все лежал, как пласт. Тогда гардемарины уговорили кадета Забудского послать за его братом, который считался хорошим медиком и жил подле корпуса. Сначала Забудский, как посторонний медик, положительно отказался прийти, говоря, что не имеет никакого права распоряжаться в корпусе, где есть свои врачи; но, по усиленной просьбе всех, пришел, велел фельдшеру принести мушку и горчичники, и сам поставил мне на спину мушку, а к ногам горчицу. Это подействовало, и к двум часам я открыл глаза. Все обрадовались, особенно брат, — он плакал, целовал и обнимал меня, точно воскресшего из мертвых. После этого, все ушли в классы, и я остался с неизменным мне Осипом Зыковым, который по приказанию Забудского менял у меня на голове беспрестанно компрессы.

Так пролежал я в роте три дня; и странно, никто не заметил моего отсутствия на занятиях, даже в классном журнале я не был помечен больным. После этого невольно верится, что некоторые воспитанники уходили из корпуса на целые дни, и это проходило им безнаказанно. При этом нельзя не отметить, как велика была сила товарищества в корпусе: ни я, ни брат, не говорили дома ни слова о случившемся, и родители узнали об этом приключении со мною только в каникулы, и то случайно от Осипа Зыкова.

Корпусный праздник этого года прошел тем же порядком, как и предыдущей. Мы веселились напропалую, не предчувствуя, какая гроза готовилась разразиться на завтра.

Чуткие уши некоторых воспитанников слышали еще ночью пальбу и утром сообщили нам об этом. Мы все знали, что пушечные выстрелы означают прибыль воды, но так как подобный явления в Галерной гавани случались не редко, то особенного внимания на это никто не обратил.