Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине

Летом 1920 года генерал Врангель издал приказ об отчислении из рядов Русской Армии всех несовершеннолетних, не кончивших средне-учебные заведения. Несколько позднее подобные же приказы были изданы Донским, Кубанским и Терским атаманами. Удаляемых из Донской армии мальцов направляли в Евпаторию «в распоряжение директора 2-го Донского кадетского корпуса», генерал-майора Рыковского. При корпусе был создан руководимый полковником Фицхелауровым Донской пансион, куда попадали неграмотные вояки лет 8—10. Среди пансионеров была большая прослойка калмыков. Было достаточно калмыков и среди кадет: Цуглинов, Тепшинов, Алексеев и др. За вояками посылался от корпуса в боевые части трубач Лисицын, привозивший плачущих и упирающихся «бойцов». Были и групповые зачисления, как, например, когда из Атаманского военного училища были отчислены в корпус юнкера: Иван Матвеевич Фастунов, Николай Букин[611]

, Сема Бегинин, Николай Басов[612]

. Трое из них попали в третий класс, а Басов в четвертый. После выхода армии в Северную Таврию в корпус прибыл кадет Киевского кадетского корпуса Захаржевский; тому не повезло – он попал сначала в плен к махновцам и с трудом ему удалось оттуда удрать к белым. Я лично попал в корпус вместе с сыном генерала Готуа[613]

. До того я некоторое время был в команде огородников 7-го Запасного батальона, которым генерал Готуа командовал. 6 августа 1920 года я был зачислен на все виды довольствия и получил порядковый номер 106. Из этого следует, что за это время корпус успел достаточно вырасти.

Занятия – облегченные и укороченные. Ни учебников, ни пособий не было. Помню, писали мы диктовку на листках бумаги огрызками карандашей. Преподаватель обходил, указывал ошибки, затем тщательно резинкой стирал написанное, чтобы использовать эту же бумагу в другом классе. Чекамас и Ну-те, то есть математик и историк, преподавали по памяти. Кроме того, занимались мы, конечно, и строевыми занятиями, и войсковой старшина Попков[614]

гонял нас, как строевую смену в манеже, меняя аллюры до намета включительно. Этот вид обучения назывался «пеший по конному». Пока было тепло (в августе и сентябре), купались три раза в день. Это – официально, а неофициально и чаще.

Форма одежды, питание, ночлег. Вначале ходили все в «своем», кто что имел, то и носил. Позднее из Донского интендантства мы стали получать светло-серые рубашки и такие же брюки из «чертовой кожи»; материал был действительно чертовской прочности, но все расползалось, так как сшито было слабо. Форму дополняли белые парусиновые ботинки и английские фуражки с донской кокардой (у кого она была). Основу питания составляла «шрапнель» (перловая каша) и «ссечка» – дробленая пшеница, сильно напоминавшая плохо проваренный клейстер. Иногда баловали нас ржавой камсой – мелкой, густо засоленной рыбешкой, или же сушеными бычками; последние отличались обилием песка. Столовой у нас не было. Во дворе были врыты столбы, и на них лежали плохо оструганные доски. А когда захолодало, каждый класс ел в своем помещении – там же спали и занимались. Летом все спали под открытым небом. Каждому выдали по одеялу и подушке, а спальня – по вкусу: хочешь, на веранде, а хочешь, под деревцом в саду. В дополнение к питанию, утром и вечером нам давали «чай». Пишу в кавычках, так как сам Дмитрий Иванович Менделеев не смог бы точно определить его состав. «Чай» этот, конечно, был без сахара. Позднее выдали по два фунта сахару на нос – прямо на руки, и большинство свой сахар сейчас же благополучно «загнало». Деньги пошли на добавочный хлеб, а «чай» пили с сахарином. Было дополнение и к обмундированию: выдавали нижнее белье, из какого-то материала вроде бязи. А в день эвакуации выдали недубленые полушубки и высокие папахи черной смушки – так в Евпатории, через семь столетий после исчезновения, снова возродилось племя «черных клобуков». Добавим кое-что и говоря о ночлеге. Когда сильно захолодало, выдали нам набитые соломой матрацы – вернее, просто большие мешки – по три мешка на двоих! Матрацы укладывались в ряд на полу, и на них, один к одному, ложились кадеты. Не было ни электричества, ни даже карбидных ламп. Взамен этого на каждую спальню выдавался один «каганец» (несмотря на древнюю Евпаторию, это был вовсе не греческий светильник, а коптилка с подсолнечным маслом) – было очень весело, так как сажа от этого каганца заполняла воздух на манер паутины во время бабьего лета, оседала на лица спящих и забиралась в носы. Вставали африканцами. К тому же умывание стало «буржуазным атавизмом», и мы очень напоминали собой негритят. Бани не было и в помине, и отечественная вошь плодилась и размножалась, никем не тревожимая. Уборной служила вырытая в саду канавка с бревном.