Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине

В корпусе же все оставалось по-прежнему: посередине просторной двухсветной спальни – та же большая икона Божьей Матери с мерцающей перед нею лампадой, те же строго выровненные в четыре ряда кровати под серыми одеялами и с черными тумбочками для белья; в сотне – образ Георгия Победоносца; на прежних местах портреты Государей, Державного Шефа корпуса; подвиги Архипа Осипова, взрывающего пороховой погреб; майора Горталова, принимающего атаку турок на редут; рядового Василия Рябова накануне казни… Атака Лубенских гусар, таблицы форм полков гвардии и армейской кавалерии, сонеты К.Р…. В глубине залы заседланный конь, в нормальный рост, с длинной дорожкой для разбега, предназначенный для самых убийственных прыжков… Всюду знакомые лица служителей, трубачей, старого швейцара.

Однако при съезде осенью 1917 года как-то не ощущалось общего возбуждения и радости предыдущих лет. Конечно, за минувшее лето мы слишком возмужали, но, думаю сейчас, были и другие причины: встреча наша оказалась в этот раз более спокойной и потому что все мы еще оставались под впечатлением февральских событий, очень тревожных вестей с фронта, и потому что, не высказываясь, мы чувствовали себя сильно осиротевшими после драматического ухода из корпуса нашего директора, генерала Лазарева-Станищева[194], отказавшегося служить Временному правительству после отречения Государя Императора от престола. Помимо этого, кругом чувствовалась растерянность, недоговоренность, неопределенность, и нам эти настроения передавались тоже.

И мог ли тогда, 15 августа 1917 года, кто-нибудь предполагать, что именно нашему ХХХ выпуску – сплоченному и выправленному строю кадет VI класса – уже было уготовано судьбой оказаться несколько месяцев спустя в самом центре грозных и беспощадных событий Гражданской войны?..

* * *

«Ажинов Владимир, Антонов Павел, Бородин Аврамий, Брызгалин Николай…» – так начинался в течение нескольких лет подряд список кадет моего II отделения. Он был одинаков в продолговатых черных книжках отделенного воспитателя – есаула Бориса Васильевича Суровецкого[195], всех преподавателей корпуса и в большом классном журнале, где ставились нам отметки за успехи и за нерадивость в науках. Теми же фамилиями открывался список и 15 августа 1917 года. Увы, дальнейшее внесло в него значительные изменения.

Новый учебный год начался как и всегда: сначала разбивка по ранжиру, распределение по кроватям и по партам, потом новые книги, общий молебен, первые уроки, первые отпускные дни.

В городе было нехорошо и нездорово: в нем появилось много незнакомых лиц, военных разных чинов, то в походной форме, то в форме мирного времени, порой блиставших боевыми орденами, а часто только пестротой своих полковых цветов.

Каждый раз кадеты приносили из отпуска все новые и новые неутешительные слухи о том, что творится в Петрограде и в других местах России, об увеличивающемся разложении на фронте, о тревожных настроениях на Дону и на Кубани.

Занятия шли вяло, уроки слушались невнимательно, и так постепенно подошла, со свинцовым небом, дождями, а потом и с холодами, суровая поздняя осень.

Россия быстрее стекалась на Дон. И вдруг как гром пронеслась весть о происшедшем октябрьском перевороте, о широкой волне бунтов, восстаний, расстрелов, катившейся теперь по всей стране.

Один из бывших кадет – юнкер Елизаветградского училища – рассказывал, как в Знаменке его юнкеров выбрасывали из вагонов озверевшие солдаты и матросы. Другие старшие кадеты – юнкера Николаевского училища – подробно объясняли, как они спаслись из разъяренного Петрограда и пробирались на Дон…

Эти рассказы стали единственной темой разговоров кадет и в классах, и на прогулках, и поздней ночью, в затихшей спальне.

А в ноябре, под Ростовом и Таганрогом, зазвучали первые выстрелы восставших большевиков. Из старших классов сразу исчезла небольшая группа кадет: во время дневной прогулки они просто перелезли через чугунную решетку плаца и прямо отправились на фронт под Ростовом.

В воспитательском составе корпуса произошло смятение. Оставшимся кадетам было объявлено, что все бежавшие будут исключены из корпуса и что такой же драконовской мерой будут пресечены все дальнейшие попытки.

Однако некоторое время спустя после ликвидации ростовского восстания побывавшие в боях кадеты вернулись с повинной в корпус и были благополучно приняты обратно без всяких тяжелых для них последствий. Мы это очень оценили и приняли к сведению. Конечно, понюхавшие пороху под Нахичеванью обстоятельно рассказывали нам обо всем виденном и пережитом, и это еще больше взбудоражило сердца и умы. Старшие классы теперь только и говорили о предстоящих новых боях и сговаривались, как и куда уходить вместе, когда наступит час. Родители, корпус – ничто больше не интересовало их.