Как я год жила по Библии

В передней части храма над каменным алтарем висел – словно парил в воздухе – богато украшенный, сияющий золотом крест. Сбоку виднелось полотно в черно-красно-коричневых тонах с изображением распятого Христа. Позже, взойдя на хоры, чтобы помолиться вместе с монахами, я заметила, что с другой стороны написан Христос-победитель, в золоте, пурпуре и небесной синеве. Восточную часть пространства передо мной занимал орган в сорок четыре трубы, западную, у меня за спиной – огромный витраж. По бокам помещения я увидела небольшие ниши, все разные: места, где можно поставить свечи, преклонить колени перед иконами или просто присесть на деревянной скамье перед разноцветным витражом. Постепенно до меня начало доходить, что единственная моя обязанность в течение следующих сорока восьми часов – просто быть в этом святом месте, и дух мой начал успокаиваться.

Близилась месса, и в храме начали собираться люди. Видимо, понедельник – не самый популярный в церкви день: прихожан было всего человек пятнадцать, в основном учителя и ученики католической школы да несколько старичков и старушек. Все мы расселись на разных скамьях, разбросанные, словно шахматные фигуры под конец игры. Только перед самым началом службы я наконец увидела монахов, с которыми мне предстояло есть и молиться ближайшие два дня. В черных рясах, со склоненными головами, один за другим они прошествовали на хоры. Начали петь: мощный согласный хор их эхом отразился от стен, и все здание словно пробудилось.

Мессу я пережила, не сводя глаз с лысого мужика впереди: вставала, опускалась на колени, крестилась, снова садилась тогда же, когда и он. Затем прихожане разошлись, а монахи на хорах начали петь вечерю. Я осталась одна – и, сидя посреди пустой церкви, слушала, как они поют псалмы, пока свет не начал меркнуть и по просторному помещению не побежали от алтаря длинные тени.

Когда вечеря закончилась, я не очень понимала, что делать дальше. По счастью, тут от цепочки монахов, потянувшихся к выходу из церкви, отделился один, немолодой и худой, и спросил шепотом:

– Вы гостья?

– Да, – ответила я, протянув ему руку. – Я Рейчел.

– А я брат Брендан, занимаюсь гостями, – ответил он и повернулся в сторону пары средних лет, которая, как я вдруг заметила, все это время просидела у меня за спиной. «Должно быть, Грег и Сьюзан, мои соседи!» – поняла я.

Время между вечерей и ужином для бенедиктинцев священно: обычно оно проводится в полном молчании. Так что мы трое последовали за братом Бренданом прочь из церкви, по моему любимому холлу с эхом в трапезную, не произнося ни слова. Я старалась идти на цыпочках, чтобы не цокать, и твердо решила на следующую службу надеть теннисные туфли с плоской подошвой – плевать, как они будут сочетаться с длинной черной юбкой! Когда мы дошли до моей комнаты, брат Брендан остановился перед дверью; тут я увидела, что, не знаю уж почему, оставила дверь открытой.

– Ох! – прошептала я, покраснев. – Я не хотела…

И поспешно прикрыла дверь, чувствуя себя страшно неловко. Сьюзан, высокая седеющая женщина с кружевной наколкой на волосах, использовала случай тепло мне улыбнуться; никто не сказал ни слова, но от ее молчаливого приветствия мне стало намного легче.

Столовая оказалась маленькой, но оборудованной шведским столом вроде тех, что можно найти в кафетериях небольших колледжей. Несколько столов стояли отдельно – для гостей. Грег, Сьюзан и я, вместе с братом Бренданом и еще несколькими людьми, не носящими монашеских одеяний, сели там. Странновато было ходить вокруг буфета и набирать себе еду, ни словом не обмениваясь с окружающими; но, должна признаться, возможность избежать получаса неловкой беседы ни о чем меня только порадовала. Вместо разговоров один пожилой монах громко читал вслух отрывки из Фомы Кемпийского, а потом жизнеописание Дитриха Бонхёффера[144].

После ужина мы вместе с монахами снова отправились в церковь, чтобы отслужить повечерие, последнюю – и для многих самую любимую – службу ежедневного богослужебного круга. Ежедневный богослужебный круг, или «часы», представляет собой собрание разных молитв, как псалмов, так и других традиционных гимнов и песнопений; монахи читают и поют их в определенные часы каждого дня.

Теперь основное помещение церкви было погружено во тьму. Мы встали друг напротив друга на освещенных хорах и начали петь по лекционарию и Псалтири, и при этом то сидели, то вставали, то кланялись, то преклоняли колени. Мне казалось, что я снова в школе, на уроке танцев, и стараюсь поспеть за учительницей, показывающей нам движения макарены. Монотонное чтение и пение рассеивало и отвлекало внимание. В какой-то миг я уронила лекционарий: стук упавшей книги показался мне грохотом землетрясения. Я так старалась не издавать никакого шума, что почти не вслушивалась и не вдумывалась в слова, льющиеся из наших уст: