Как написать зажигательный роман. Инсайдерские советы одного из самых успешных литературных агентов в мире

С другой стороны, мы не наблюдали постепенное нагнетание образа Херкмора как места с несокрушимой системой безопасности. Мы не видели, как готовился план побега. Я оставил за кадром некоторые примечательные ухищрения Пендергаста, к которым он прибегает чуть позже – например, когда он выдергивает наложенные ему на лицо швы, чтобы измазать себя кровью. Это весьма хитроумный план, поверьте, и он срабатывает. Но он безжалостный. И мы скорее уважаем такой подход, чем испытываем от него восторг.

Нет сомнений, что авторами так и задумывалось, но я все-таки убежден, что этот отрывок – доказательство того, что сцена, которая состоит исключительно из описания чьих-то действий, не задевает до глубины души. Объективно говоря, она нас не трогает. Для того чтобы действие заиграло, нужны эмоции.

Впрочем, и заурядные эмоции здесь не сработают. Страх! Шок! Ужас! Угу. Еще что-нибудь? Клише для нас слишком привычны, и это касается тривиальных эмоций в той же мере, что и затертых фраз и словечек. Есть ли оригинальный способ вставить эмоции в динамичный ход событий? Иногда честность, достоверность и недосказанность – это все, что нужно.

«Не говори никому» (Tell No One, 2001), первый триллер Харлана Кобена, написанный им вне серий, подтвердил его талант в создании запутанных историй. Как и многие последующие романы Кобена, «Не говори никому» основывается на допуске, что кто-то, казалось бы, мертвый может оказаться живым – и в данном случае таким человеком становится жена доктора Дэвида Бека, пропавшая без вести и признанная погибшей. Как выясняется, она вполне себе жива.

Дэвид Бек получает загадочные послания и готов на многое, чтобы узнать, действительно ли они приходят от его жены. Кобен знает: для того чтобы мы поверили в его решимость, нас надо убедить, что Элизабет была любовью всей жизни Дэвида. Кобен проделывает это в сцене, описывающей совместный ритуал Элизабет и Дэвида: каждый год они приезжают на место бывшего летнего лагеря у озера, где еще подростками впервые поцеловались. Они занимаются любовью, затем плавают и отдыхают:

Я улегся на спину, закинув руки за голову. Тучи закрыли луну, ночь стала еще чернее. Воздух был неподвижен, я отчетливо слышал, как Элизабет выходит из воды на мостки, и даже разглядел ее обнаженный силуэт. Стоит ли говорить, что она была сногсшибательна. Я наблюдал, как жена, наклонившись, выжимает волосы и, выпрямившись, откидывает их назад.

На меня опять нахлынули мысли о недавнем происшествии, я все еще не верил в него до конца. Плот сносило течением, он отплывал все дальше и дальше от пристани, я начал терять Элизабет из виду. В тот момент, когда ее силуэт окончательно пропал в темноте, я вдруг решился: расскажу ей все! На меня нахлынуло невероятное облегчение. Волны с тихим шорохом бились о плот.

И тут хлопнула дверца машины.

Я рывком сел:

– Элизабет?

Тишина, слышно лишь мое прерывистое дыхание.

Я попытался разглядеть, что происходит. Тьма стояла непроглядная, но на какое-то мгновение показалось, что я увидел жену. Она стояла, молча рассматривая меня. И вдруг исчезла.

Я поморгал и снова вгляделся в темноту. Тщетно[69].

Действие тут не слишком интересное. Плот плывет. Дверца машины хлопает. Женщина исчезает из поля зрения. И все же этот отрывок затягивает, согласны? Почему? Из-за обнаженной Элизабет, которая выжимает мокрые волосы? Симпатично, тут я соглашусь, однако думаю, что высокий градус напряжения этому фрагменту задает контраст между умиротворением, которое Дэвид ощущает, приняв свое решение («расскажу ей все»), и зловещим поворотом событий, который за этим следует.