Он ушел – и все стало прежним, обыденным: часы на каминной полке, прямоугольник света на полу с четкими тенями голых ветвей. Пройдет несколько недель, деревья оперятся новыми листьями, и другие тени лягут на пол. Каролина видела все это изо дня в день, так почему сейчас комната показалась чужой, словно она никогда не жила здесь? За много лет Каролина не слишком обросла вещами – от природы была экономна и, кроме того, всегда знала, что ее настоящая жизнь должна пройти совсем в другом месте. Клетчатый диван и кресло очень удобны, она выбрала их по своему вкусу, но и с ними несложно расстаться. Бросить все, думала она, обводя взглядом пейзажи в рамках, плетеную корзинку для газет возле дивана, низкий журнальный столик. Собственная квартира вдруг показалась ей безликой, как приемная в больнице, где люди ждут своей очереди. А что, собственно, она делала здесь все эти годы? Ждала.
Нет, такие мысли до добра не доведут. Наверняка есть иной, не столь мелодраматический способ изменить жизнь. «Не строй из себя Сару Бернар», – как говаривала ее мать, качая головой. Каролина долго не знала, кто такая Сара Бернар, но прекрасно понимала, что имеется в виду: перебор с эмоциями – это плохо и нарушает спокойное течение жизни. Поэтому Каролина следила за своими чувствами, как другие следят за одеждой: складывала и хранила в порядке, чтобы достать в нужный момент, который никак не наступал – вплоть до той секунды, когда она приняла ребенка из рук доктора Генри. Что-то пришло в движение, и она уже не в силах это остановить. Ею владели два чувства, неразделимые, как сиамские близнецы: страх и восторг. Она может уехать хоть сейчас. Начать новую жизнь в новом месте. Собственно, ей придется это сделать, что бы она ни решила насчет малышки. Город слишком мал, в магазин не выйдешь без того, чтобы не наткнуться на знакомого. Каролина представила, как Люси Мартин, тараща глаза, с упоением пересказывает ее выдумки, лицемерно восхищаясь привязанностью к брошенному ребенку. «Несчастная старая дева, – завздыхают соседи, – до чего ж ей хотелось своего малыша».
«Все в ваших руках, Каролина». Лицо Дэвида вмиг постарело, пошло бороздами, как скорлупа грецкого ореха[74]
.«Все стало прежним», – пишет Эдвардс, но это, конечно, не так. Что изменилось? Не комната, не свет и не приход весны. Изменилось восприятие Каролины. Но Эдвардс на этом не останавливается. Она воздвигает колосс решения, которое предстоит принять Каролине. И Каролина не Сара Бернар, не та, кто живет одними эмоциями и драмой. С другой стороны, оставив ребенка, она не сможет продолжать жизнь в своем маленьком городке, где обожают сплетни. «Ею владели два чувства, неразделимые, как сиамские близнецы: страх и восторг».