Находясь под пивными парами, я решил угостить честную компанию крепким алкоголем. Мы пропустили еще по парочке стопок яблочной водки и стали прощаться. Томасу нужно было сесть на цюрихский поезд (многие работающие в Базеле коллеги живут за его пределами, причем иногда довольно далеко). Будучи отнюдь не образцом трезвости — советами Юрия Михайловича из челябинского горисполкома я в тот вечер пренебрег, — я тем не менее был намерен проститься с жившими в одном со мной районе Йорном и Адрианом, которые в отличие от меня были на велосипедах, и отправиться восвояси самым малым ходом. Но в хмельных головах моих подвыпивших товарищей возник другой план: попробовать доброй сливовицы из запасов Адриана. Сказано — сделано.
В «Фотокарточке на память» я зафиксировал берлинский эпизод лета 2005 года. Вот он:
До 22 часов мы в соответствии с коллоквиумными ритуалами сидим в ресторанчике «Депони» под мостом городской электрички, затем по предложению Йохена маленькой компанией перебираемся во вьетнамскую закусочную. Настроение веселое и авантюрное: сотрудник Йорга и мой старинный приятель Мальте Рольф везет меня к вьетнамцу вблизи Хакеше Маркт по самому центру города на багажнике своего велосипеда. Домой я добираюсь далеко за полночь[933]
.В тот вечер, 20 апреля 2010 года, Йорну не давали покоя лавры Мальте Рольфа: ему захотелось непременно повторить подвиг берлинского коллеги и прокатить меня на багажнике своего велосипеда. Большую часть пути мы преодолели безо всяких приключений. Но Базель — это не Берлин. Местная полиция свое дело знает. Уже подъезжая к дому Адриана, мы услышали за своими спинами вой полицейской сирены и громоподобное требование громкоговорителя прижаться к обочине.
Адриана и след простыл, что невероятно обидело Йорна: мол, бросил товарищей в беде! (Как позже выяснилось, полиция однажды уже ловила Адриана на велосипеде в нетрезвом виде. При повторной поимке ему грозило лишение водительских прав. Если бы я знал о таких полицейский строгостях, я бы не стал так рисковать кошельками и водительскими правами моих юных друзей.) Мы с Йорном спешились. Полицейский подошел к нам и, все время обращаясь к Йорну, неоднократно с удивлением посматривал на меня. Вероятно, он ожидал увидеть на багажнике подростка, а не зрелого мужа. Я решил без нужды в разговор не вмешиваться и не проронил ни слова. Более всего полицейский был возмущен тем, что Йорн не остановился, а я не сошел с багажника, хотя мы должны были видеть полицейскую машину еще до того, как была включена сирена. Может быть, и должны были, да не заметили — пьяны были чрезмерно. Поскольку подобные аргументы нас вряд ли спасли бы, Йорн решил не перечить стражу порядка и лапидарно соглашаться с обвинениями, понуро кивая головой. И был прав. Нас отпустили с миром, потребовав, чтобы дальше мы шли пешком, толкая велосипед. Что мы и сделали.
Этот стресс как рукой снял с нас хмель. Придя к Адриану, мы наперебой рассказывали о полицейском приключении, обильно запивая волнение чешской сливовицей и «Русским стандартом». Я прекрасно помню, как мы потом возвращались домой. На следующий день, вопреки привычке рано вставать, я проспал до 10 часов утра (Йорн — до 12). И только через несколько дней, при встрече с Адрианом и Йорном, я с удивлением узнал, что на том импровизированном продолжении вечеринки обсуждалось не только общение с полицией, но и мой будущий исследовательский проект. В какой-то момент друзья спросили, могу ли я сам исполнить народный танец. И я исполнил. Что это было? Подсознательное воспроизведение украинского гопака из репертуара детского сада? Использование опыта советской бальной хореографии школьных лет? Импровизации на тему «Цыганочки», про которую каждый русский почему-то думает, что умеет ее танцевать? Не знаю. Но друзья считают, что плясал я здорово. Наверное, не хотят меня огорчать. Спасибо им.
«Вторая мама»