Как сделан «Нос». Стилистический и критический комментарий к повести Н. В. Гоголя

Н. А. Бердяев назвал Гоголя «инфернальным художником» [Бердяев 1990: 60]. В статье «Духи русской революции» (1918) он заметил, что чудовищные образы, нарисованные Гоголем, впоследствии получили реальное воплощение во время русской революции. В гоголевском изображении зла Бердяев видел нечто мистическое: «Гоголь же скрывал себя и унес с собой в могилу какую-то неразгаданную тайну. Поистине есть в нем что-то жуткое. Гоголь – единственный русский писатель, в котором было чувство магизма, – он художественно передает действие темных, злых магических сил» [Там же: 57].

В 1959 году в «Новом журнале» – выходящем в Нью-Йорке литературном печатном органе русской диаспоры – появилась статья о Гоголе русского историка-эмигранта Н. И. Ульянова. Ульянов сравнивал образы «Носа» с живописным изображением торжества нечистой силы на полотнах Иеронима Босха (ок. 1450–1516) и Питера Брейгеля Старшего (ок. 1626–1569):

Кроме полотен Босха и Брейгеля, вряд ли где еще встречаются ублюдки, представленные отдельной частью тела, превратившейся в самостоятельное существо. У них можно видеть живые головы на крошечных ножках, гигантские животы, уши, а на средней части знаменитого триптиха Босха, именуемого «Воз сена», есть фигура, вызывающая большой соблазн принять ее за нос [Ульянов 1959: 127].

Ульянов обратил внимание на сходство гоголевской повести с кошмарными видениями, изображенными на картинах Босха и Брейгеля, для которых характерно то же сочетание комического и дьявольского:

Однако, у Босха почти вся его нечисть комична, каждое воплощение сатаны исполнено в манере гротеска. И мы знаем, откуда эта традиция, – она средневекового происхождения. В мираклях, разыгрывавшихся на площадных подмостках, черт должен был вызывать смех, он был комическим персонажем тогдашнего театра [Там же: 128].

Сопоставление гоголевской прозы и картин Босха, предложенное Ульяновым, отчасти напоминает сопоставление Гоголя и Рабле у Бахтина – в том числе и потому, что Босх и Рабле (1494–1553) были практически современниками. Выдвинутая Бахтиным в книге о Рабле концепция гротескного тела, в которой большое внимание уделено плотским излишествам и наслаждению непристойным, применима и к зловещим образам Босха. И хотя Ульянов не употребляет слово «карнавальный», в сущности, он пишет именно об этом явлении. Как и Бахтин, он возводит гоголевский смех к европейским позднесредневековым театральным действам, разыгрывавшимся на площадных подмостках, – мираклям с элементами фарса. При этом Ульянов, чья статья была опубликована в 1959 году, едва ли мог быть знаком с работой Бахтина о Гоголе и Рабле, вышедшей в 1975 году.

Согласно прочтению «Носа» Ульяновым, духовная задача Гоголя состояла в обличении и осмеянии безбожной реальности:

Мир, забывший Бога, утрачивает образ своего Творца. Происходит незримая, трудно улавливаемая перемена: что-то отлетает, какое-то затмение наступает. Люди продолжают считать деньги, брать взятки, служить в канцеляриях, жениться, ухаживать, но всё это, как в муравьиной куче, – ощупью, нюхом, от предмета к предмету, уткнувшись в землю, не поднимая глаз к небу [Там же: 122].

По мнению Ульянова, в повести «Нос», как в апокалиптическом видении, «…мир – творение Бога, становится иллюзией и подменяется созданием дьявола» [Там же: 125]. Подобно картинам Босха и Брейгеля, повесть полна гротескных образов, среди которых – толпа старух у Казанского собора с завязанными лицами и отверстиями для глаз, лошадь с длинной, как у болонки, шерстью и черный пудель, оказавшийся казначеем. 25 марта, в день Благовещения, когда было возвещено о пришествии Спасителя, присутствие в храме носа (чудовища в духе Босха, Брейгеля или Гойи) «приобретает символическое, апокалиптическое значение» [Там же: 128].

Статья Ульянова вызвала широкий отклик в среде русских эмигрантов. В вышедшей двумя годами позже книге о Гоголе В. В. Зеньковский, религиозный философ, живший в Париже, возражал на аргументы Ульянова: