Как тебя зовут? Азбука любви

– Что ж ты котам яйца отрезаешь? – с негодованием спросил я. – Нельзя так!

– Можно. Так лучше ему, и мне, – надув губы, сказала она.

– Чем?

– Я буду спать спокойно, а он о кошках меньше думать. Врач сказал, так сейчас поступают с семьюдесятью процентами котов.

– Значит, счастливы только тридцать процентов котов, – не унимался я.

– Перестань! – приказала она.

Постоял я, потоптался в дверях, достал сердце. И тут мой мозг пронзила безумная мысль – а ведь и моя любовь к ней кастрированная. Это знак. Я прихожу в гости на День всех влюбленных, а меня встречают котом без яиц. Мои сердечные дела запутались в конец.

Вздохнул я и даже проходить не стал, только сердце и сладости отдал. Только сердце не то, которое из груди, а другое запасное, плющевое.

– А я не ем сладкое, – сказала она, складывая сердце и шоколад на полку. – Слишком много калорий.

– Да это и неважно теперь, – сказал я.

И ушел.

Брел я по улице, а внутри так противненько и грустно, что кишки от слабости на сердце наматываются. И еще кастрированный кот с ошалевшими шарами перед глазами стоят, точно моё отражение.

Зашел я в аптеку, купил настойки послабее, чтобы на травах была и успокаивала. Пиона, кажется, или овса. И прямо там же весь пузырек и сглотнул.

И, вроде, успокоился, лучше стало. Я даже аптекарше подмигнул. Мол, не дрейф, фармацевт, прорвемся. И откусанным гематогеном ей помахал.

– Мужчина, вам здесь не закусочная, – сказала она с неприязнью. – Уходите.

Ну я и ушел.

На улице потеплело. Снег повалил. Я стоял у подземного перехода и курил сигареты одну за другой. И вдруг глянул на проезжавший мимо троллейбус. А там за окном женщина лицом похожа на ту, от которой я только что вышел. И она так посмотрела на меня, словно не видела тысячу лет, и никак не может узнать. Меня даже парализовала на время от её взгляда. Вот оно видение другой счастливой жизни! Вот она та, которую я искал!

Я бросился следом за троллейбусом, трагично вытянув руки вперед. Сделал всего шагов пять, поскользнулся и упал. И так ударился затылком об лёд – чудом не насмерть. У меня даже в глазах потемнело, и круги пошли тёмно-фиолетовые с искорками.

Долго я лежал и ждал, пока меня добьют. Ведь нельзя жить с таким хроническим невезением в любви. Как дальше жить, когда мимо собственное счастье проплывает. И на чём? На старом безмозглом троллейбусе.

Но никто меня добивать не стал. Не нужен я никому. Полежал я, поднялся и пошел себе дальше. Только и подумал – если еще пару лет так протяну, и то хорошо.

Влюбленный дурак, что может быть хуже и глупее. Влюбленный в кого? В женщину, отрезавшую своему коту яйца.

Эта мысль доконала меня, я стал понемногу опускаться. И так я жил убого, снимая угол в трущобах – кровать, стул и подобие письменного стола. На одной стене карта Мадагаскара, помеченная двумя крестиками в северной оконечности, внизу надпись «orbis stagnat paludibus» (мир затоплен болотом), на другой портрет сорокалетнего Генри Миллера в шляпе и очках, рядом плакат Нормы Джин в полный рост без шляпы и платья. Я смотрел на них и не верил, что вскоре поправлю свои дела. А теперь и вовсе отпустил надежду на лучшие времена.

Опускаясь, я запил и стал жить, словно в мусорном бачке. Всюду обрывки бумаги, пустые бутылки и остатки трапезы. Крыс я теперь видел не только внутри, но и снаружи. Перетаскав из души алмазы, они взялись за объедки, валявшиеся в доме. Я швырял в крыс бутылками, а по ночам спал в руках с палкой, чтобы ударить ту, что попытается взобраться на меня.

О любимой женщине я старался не думать, водил домой шлюх повеселее, и не ради того, чтобы залезть под юбки за куском благоухающей мохнатки. А ради иллюзии женского общества. Потолковать о любви, о мире, сойтись во мнении, что он полон дерьма.

Лишь однажды пьяный, забывшись, я позвонил ей. Она обрадовалась и спросила, почему я не звонил и не заходил.

– Тебе ли не знать, – развязано заявил я, – я слишком влюблен, чтобы быть рядом и понимать, что ты недоступна.

Тон её изменился, охладел, она рассчитывала на светскую беседу, а тут старая песня влюбленного ипохондрика.

– Слышишь меня? – спросил я у замолчавшей трубки.

– Слышу, – коротко ответила она.

– Так вот, сейчас я ни жив, ни мертв, но скоро я займусь тобой по-настоящему, не думай, что ты отвертелась.

Она положила трубку.

– Ты еще потонешь в моем сердце, как в море, тебе просто некуда будет деваться, – говорил я, не обращая внимание на пиканье. – Ты еще пожалеешь, что так обошлась со мной. Да пошла ты!

И плюнул в трубку.

А потом я неожиданно выдохся – и пить устал, и со шлюхами путаться. Нашел тощую работенку, стал жить, будто я – совсем не я. Утром встану, гляну на свою рожу, и меня воротит. Просто жить не хотелось, сидел по часу в ванной, думал, может, кондрашка хватит, и тут же концы отдам. Потом понимал, что не скоро еще, и вылезал. На работу я приползал с опозданием, пока не уволили. Но денег я скопил немного, и забился в своем уголке, будто и не было меня. Как говорится, тянулись тихо дни мои, без слез, без жизни, без любви.