Как убить свою семью

Я вошла в церковь, окруженная толпой людей, их темные очки отражали другие темные очки, бриллианты сверкали и пускали солнечных зайчиков на каменный пол. Служба была бесконечной. Девяносто минут чтения, песен и даже слайд-шоу самых важных моментов из жизни Бриони — если куча гребаных селфи может считаться воспоминаниями. Настоящей низостью было, когда тощая девушка в прозрачном платье-сорочке, демонстрирующем ее неоновое нижнее белье, подошла к кафедре и начала читать отрывок из любимой книги Бриони — «Секрет». Дрожащий голос Фрай чуть не свел меня с ума, не помогло и следующее чтение стихотворения «Я несу твое сердце (я несу его в сердце своем)» Каммингса — святого покровителя девушек, которые хотят казаться глубокомысленными, но не знают других поэтов. К счастью, после этого все закончилось довольно быстро. Евангельский хор прекрасно пел Stand By Me

, когда плакальщики обнимали друг друга. Я заметила, что на самом деле слез было не так уж много. Тщательно подобранные выражения печали, но лица совсем сухие.

В основном я искала Саймона. Ведущий (явно неподходящее слово для такого торжественного случая, но мужчина был одет в костюм с золотой тесьмой и выглядел как игрок в бинго) объявил в начале церемонии, что если кому-то тяжело находиться здесь, они спокойно могут выйти в сад подышать свежим воздухом. В результате на протяжении всего мероприятия к двери направлялся поток людей, которые возвращались только для того, чтобы оставить шлейф табачного дыма в проходе. Постоянное движение вперед и назад означало, что Саймона было видно только половину времени. Я хорошо разглядела его во время исполнения песни Адель, когда он немного агрессивно схватил за шею сидящего рядом парня. Это клише, но горе вредно для кожи. Он будто постарел лет на десять. На Саймона я могла смотреть только отчужденно, по-человечески нас ничего не связывало, но это почти заставило меня ему сочувствовать. С другой стороны, видеть, как он разваливается на части из-за потери любимого человека, было тонизирующе — вскипала ярость. Мужчины часто говорят, что они за феминизм, если у них есть дочь и их заставляют смотреть на женщин как на равных им людей. Саймон мог испытывать печаль и уязвимость только тогда, когда у него забирали близких. Моя мать умерла, и он знал, что я осталась одна в этом мире. Но по мне он не плакал. Саймон мог позволить себе такую роскошь, как выбор окружения. Что ж, теперь не может.

Неделю спустя я сидела дома и читала газеты, ковыряя круассан. Только один в неделю — глупое правило, которое я ввела для проверки силы воли. Я открыла субботнюю газету, чтобы найти статью о Саймоне, в которой говорилось о тревогах друзей по поводу его психического здоровья. Ах, психическое здоровье. Отмазка на случай гнусного поведения. Имена друзей, конечно, не назывались, но цитаты были показательными. Саймон был «параноиком и затворником, бормотал о врагах, которые хотели его заполучить». Не ошибся, но понятно, почему друзья беспокоились. Очевидно, он продолжал твердить людям, что его дочь была убита, несмотря на заверения полиции о несчастном случае. Как, должно быть, ужасно в глубине души осознавать, что тех, кто тебя окружает, убивают одного за другим, и ты можешь быть следующим. Саймона никто не слушал — настоящий кошмар для могущественного белого мужчины. Я и не представляла, как буду наслаждаться опасениями Саймона за собственную безопасность. Все это время я концентрировалась только на печали, с которой он столкнется, когда убью его близких. Паранойя была бонусом. Интересно, из-за его врожденного эгоизма этот страх был сильнее любого горя? Изучая его дальше, я решила, что так и было. Такой человек, как мой отец, почувствовал бы потерю родных, но был бы абсолютно потрясен мыслью, что ему самому могла угрожать опасность. Жена и дочь заменяемы — вряд ли он стал бы первым пятидесятилетним мужчиной с новой семьей, но его чувство безопасности впервые подвергалось испытанию. Я так обрадовалась, что съела второй круассан.

* * *

Я тогда думала, что это был великолепный период в моей жизни. Теперь оглядываюсь и вижу, как ужасно обстояли дела. Я вычеркнула шесть имен из своего маленького списка. Шестеро убиты, остался один. Давление спало, и я начала возвращаться к жизни. Стала больше бегать, нашла время, чтобы прочитать пару книг, которые складировала на прикроватной тумбочке, и даже сходила на несколько свиданий. Ничего особенного на любовном фронте не было — кому захочется встречаться с мужчиной, у которого в гостиной висят старые плакаты «Плейбой»? Люди думают, будто, купив вещь и назвав ее винтажной, они становятся на голову выше. Но древний «Плейбоя» — это тот же журнал для дрочки, только выцветший. А мужчины, предпочитающие грязный мартини, — не те плейбои, которых я хотела бы к себе подпустить.