Как убить свою семью

Потребовалось десять минут на стадию возмущения, когда она не могла поверить, что я сделал такое заявление. Еще двадцать, чтобы отойти от плача и настойчивых повторений, типа: «Сегодня нельзя это обсуждать». Через полчаса Лотти обняла меня и сказала, Кристофер — мой отец. И еще десять минут спустя она начала говорить мне правду.

Моя мать воспитывалась в довольно уединенном месте в Сомерсете, в уважаемой семье, у которой был милый маленький фамильный домик. Первенцем был мальчик, поэтому маме уделяли меньше внимания, да и тратили на нее не такие суммы, но она была счастлива. Она уехала в Лондон в двадцать лет, якобы для работы в художественной галерее на Сэвил-Роу, но в основном, как она мне сказала, для приключений. Для Лотти это означало нескончаемые вечеринки, ночные клубы и путешествия на юг Франции с богатыми ухажерами. Я знал, она жила в Лондоне до того, как у нее появился я, но я был немного удивлен той свободной жизнью, о которой она рассказала. Моя мама носила кардиганы и резиновые сапоги каждый божий день, сколько я помню. Все еще трудно представить ее идущей в некоторые клубы города, где я часто бываю. Она сказала, что уже знала Кристофера, но они были просто друзьями. Он был застенчивым, и мама не особо замечала его в компании.

Однажды вечером в ночном клубе «У Ванессы» Лотти сидела за столиком с подружками, когда официант принес бокал шампанского и сказал, что это от джентльмена в баре. Оглянувшись, она увидела темноволосого мужчину в футболке и черных брюках, пристально смотревшего на нее. Между прерывистыми вздохами мама объяснила, что она была заинтригована. Большинство мужчин, которых она знала, были копиями своих отцов. Правильный и сдержанный, ищет подходящую жену. Этот мужчина был другим, и ее подруги засуетились из-за такого жеста, уговаривали ее поговорить с ним. Так она и сделала. Моя встревоженная мама, которая валится с ног всякий раз, когда жизнь подбрасывает ей сюрприз, подошла к этому незнакомцу и завела разговор.

Не нужно рассказывать остальное, правда, Грейс? Потому что ты знаешь. Это не твоя история, но все же похожая. К тому времени, как Лотти узнала, что беременна, этот мужчина свалил. Она не была такой сильной, как твоя мать. В ужасе от того, что подумают ее родители, Лотти продолжала работать, отрицая происходящее. Пока однажды мой отец не появился в квартире, которую она снимала с парой друзей недалеко от Кингс-роуд. Кристофер сказал, что в курсе произошедшего. Не знаю, он просто догадался или как — мама в тот момент плакала, и я не хотел настаивать. Он был очень добр и сказал, что они должны пожениться. Одна эта мысль заставляет улыбаться. Такой акт викторианского героизма со стороны старика. Это были девяностые, ради всего святого! Но мои бабушка и дедушка были старомодными, и я уверен, им бы не понравились любые перешептывания. Как и моей маме, честно говоря. Часть британского высшего класса наслаждается скандалами или, по крайней мере, находит все это уморительным. Моя семья, несмотря на обеспеченность, была не на таком уровне. Мама улыбнулась, вспомнив свою реакцию на это предложение, все еще прижимая подушку.

Не знаю, были ли у Лотти к Кристоферу романтические чувства в то время. Может, она никогда не испытывала подобного. Но они были счастливы, Грейс. По-настоящему счастливы. Это нечто большее, чем страсть, хотя мужчинам всегда говорят, что женщинам нужна «искра». Принц Чарльз, который кажется порядочным парнем, вляпался, ответив репортеру на вопрос «Влюблены ли вы в Диану?» — «Что бы “влюблен” ни значило».

В ту ночь я не знал, что делать. Смотреть, как мама плачет, было ужасно. Поэтому я обнял ее, дал успокоительное, которое прописал наш семейный врач, и оставил спать. Остальную историю я слушал следующие недели. Вернулся на работу и каждую пятницу вечером ездил к маме домой, подолгу выгуливал собаку со своими сестрами и следил за тем, чтобы мама поела (она забывает, когда волнуется). Бывало, я задавал один-два вопроса о своем отце, а она краснела и бледнела. Иногда мама отвечала, иногда нет. Но я не мог отпустить это. Я смотрел на своих сестер и замечал, как их черты отличаются от моих, задавался вопросом, что во мне было от мамы, а что нет. Мой характер всегда обсуждали в семье — я могу взорваться так, как никто другой. Кристофер был слишком мягким, Лотти — слишком кроткой. Теперь я знал, что это было дано мне кем-то другим. Происхождение имеет значение для меня, Грейс. Не из-за голубой крови, как для некоторых, — парни, с которыми я ходил в школу, пытались узнать о предках-землевладельцах из шестнадцатого века, — просто это помогает узнать себя, как ничто другое. Я думал, что сын Кристофера и Лотти Хоторн, и я знал, что это значит, кто я такой и кем буду. И теперь мне предстояло выяснить, в чем я ошибался.

Лотти назвала имя моего отца в воскресенье, как раз когда я загружал машину, чтобы вернуться в Лондон. Когда я взял последнюю сумку из багажного отделения, она подошла ко мне, обняла себя руками, как будто защищаясь, и поцеловала меня в щеку.