Калигула. Тень величия

Агриппина внимательно наблюдала за ее лицом, понимая, какая происходит в ней внутренняя борьба, и уже не сомневалась в ее исходе. Ведь в жилах Ливиллы течет та же кровь, что будоражит сознание Калигулы, жжет и делает такой безрассудной и необузданной ее саму и толкала на безумства Друзиллу.

– Пусть Эмилий зайдет! – с усилием проговорила Ливилла, и хотя румянец стыда не замедлил окрасить ее щеки, вдруг улыбнулась: – Ой, нет! Подожди! Мне надо предстать пред ним красивой и соблазнительной.

Июльские иды ознаменовались окончанием игр Аполлона, которые особым эдиктом Калигула продлил на два дня, подарив Риму веселье, азарт и бесплатные раздачи хлеба и зрелищ.

Везде, где бы ни появлялся император, его окружали любовь и всеобщее поклонение, переходившее в настоящее исступление. Восторженная толпа оттесняла рабов – носильщиков, и носилки с гордо восседавшим цезарем, римляне передавали с плеча на плечо, крича приветствия и пожелания счастья. Калигула купался в народной любви. Но сообщения вольнотпущенников, ведавших государственной и императорской казной, становились день ото дня все тревожнее. Гай Цезарь с возмущением выслушивал эти отчеты и неизменно приказывал разослать приказы проконсулам в провинция усиливать сбор налогов. Какое ему было дело до подвластных племен и народов? Все они должны обеспечивать Рим деньгами, рабами, гладиаторами, зверями для травли, а также провизией. Его распоряжения неуклонно выполнялись, а значит, так будет и впредь.

Однако он уже приглядывался к тем сенаторам, что выражали на заседаниях недовольство его расточительством, их слабые голоса пока еще тонули в большинстве тех, кто славословил его и почитал богом. И весы Фемиды должны были вскоре склониться не в пользу этого меньшинства. Доносители, изгнанные из Рима в начале его правления, уже получили негласное разрешение вернуться.

Германика Гемелла закрутил водоворот дворцовой жизни. Он и опомниться не успел, как оказался загружен новой работой: повсюду сопровождать Гая Цезаря и записывать его мысли, высказывания и различного рода пожелания, сортировать все это и напоминать императору о том, что тот собирался сделать, но позабыл. Это занятие оказалось не особо обременительным, но зато Германик под именем Фабия Астурика теперь присутствовал на всех пирах во дворце, располагаясь рядом с цезарем, консулами и прочими знатными людьми. Вскоре он знал каждого в лицо, запомнил их имена и всех старался очаровать своей обходительностью и внимательностью. Он слушал и подслушивал, так как был уверен, что в случае успешного исхода заговора это ему пригодится. Особенно он старался наладить дружбу с Кассием Хереей, легатами, центурионами и прочими офицерами, появлявшимися во дворце по долгу службы. В короткое время он сумел очаровать всех приближенных цезаря, его клиентов и даже некоторых сенаторов и всадников. Уже прошел слух, что, если твое прошение взялся передать цезарю сам Астурик, то оно непременно и очень скоро будет рассмотрено. Причем, Фабий это делал совершенно бескорыстно, с неизменной улыбкой отвергая все подарки и подношения. Он быстро схватывал премудрости судейских тяжб, урывками стараясь изучать законы XII таблиц и манипуляции судейских, для этого он в утренние часы ходил в базилики форума поприсутствовать на заседаниях и записывал все речи: обвинительные и защиты, а по ночам совершенствовал почерк и много читал. Такой образ жизни уже через месяц привел его к переутомлению, он несколько занемог, и сам Гай Цезарь велел Ливилле поухаживать за своим любимцем.