Каллокаин

Часы ожидания арестованного Риссен превратил в своеобразный допрос о каллокаине и его аналогах с химической и медицинской точек зрения. Нужно признать, он был блестящим специалистом. Полагаю, что я с честью выдержал испытание, и меня удивило, что он вообще посчитал меня достойным подобного допроса. Он намеревается проинформировать о моей компетентности вышестоящее начальство? Объективно нужной компетенцией я обладал, но все же… мне казалось, что он должен кожей почувствовать мое недоверие и ответить той же монетой. Его дружелюбие я принимал с изрядными оговорками. Я не мог предугадать, на что он надеется и что замышляет в отношении меня. Во всяком случае, усыпить себя ложной безопасностью я ему не позволил.

С приближением назначенного часа в лабораторию вошел человек в полицейской униформе и доложил о личном визите шефа полиции Каррека. Он явно питал к нашей работе немалый интерес! Разумеется, присутствие на эксперименте столь могущественного человека делало честь всему отделению и в особенности мне. С несколько ироничной миной – возможно, сам он считал, что проявляет любопытство слишком беззастенчиво – Каррек опустился в кресло, а мы заняли места лицом к нему. Вскоре в помещение ввели заключенную, довольно молодую, невысокую, худощавую и немного изможденную женщину с необычайно бледными лицом, возможно, от природы, возможно, от напряжения.

– Вы заявили в полицию? – на всякий случай спросил я.

– Нет, – ответила она удивленно, став слегка прозрачной. (Стать бледнее уже было невозможно.)

– И вы не желаете сделать признание? – спросил Риссен.

– Нет! – Сейчас ее голос звучал уверенно, интонация удивления исчезла.

– Вы обвиняетесь как соучастник заговора против Государства. Хорошо подумайте: не упоминал ли кто-либо из ваших близких о неком антигосударственном заговоре?

– Нет! – решительно ответила она.

Я облегченно выдохнул. То, что она не заявила на мужа в положенный срок, могло быть как преступным умыслом, так и следствием ее медлительности – но она явно не намеревалась ничего объяснять. Возможно, сейчас она была напугана. Осанка прямая, строгое выражение лица – при других обстоятельствах ее можно было бы принять за храброго и энергичного бойца. Однако сейчас это превращало ее в упрямую бунтарку. Я сдержал усмешку при мысли о том, что мы сейчас выудим из нее сфабрикованную нами иллюзию, которую она хранит как драгоценную тайну – мы-то знали подлинную цену этой тайны… В особенности, учитывая, сколько шума из ничего ей уже довелось пережить: ее привезли сюда по нижней ветке метро, предназначенной для полиции и военных, с кляпом и в наручниках, в сопровождении двух полицейских, как положено при перевозке государственных преступников. Но мои губы так и не сложились в улыбку. Да, пусть вся история – вымысел, а расследование – постановка, но ее реакция в любом случае подлинна и в равной мере преступна, независимо от того, чем она обусловлена – злобными происками или халатностью.

Опускаясь на стул, она чуть не потеряла сознание. Вероятно, она приняла мою невинную лабораторию за камеру пыток и решила, что мы сейчас выбьем из нее все, о чем она рассказывать не хочет. Пока Риссен помогал ей справиться с обмороком, я сделал укол. Наступила тишина, мы ждали: шеф полиции, Риссен и я.

От этой слабой напуганной подопытной, не профессионала, а любителя (если это слово здесь уместно) не стоило ждать реакции со слезами, подобной той, которую продемонстрировал № 135, участник первого эксперимента. Но произошло, скорее, обратное. Черты ее лица, заострившиеся и напряженные, начали медленно, бесконечно медленно расслабляться, обретая некую детскую безмятежность. Разгладилась складка хмурого лба. Худые щеки с выступающими скулами внезапно тронула почти счастливая улыбка. Передернув плечами, она распрямилась на стуле, распахнула глаза и глубоко вдохнула. Долгое время сидела молча, я даже начал было сомневаться в надежности действия каллокаина.

– Нет, – наконец произнесла она с удивленным облегчением, – бояться нечего. И он тоже должен это знать. Ни боли, ни смерти. Ничего не надо бояться. Он это знает. Почему бы мне не сказать? Почему я тоже не хочу говорить об этом? Конечно, он мне рассказал, вчера вечером он мне все рассказал… И сейчас понимаю, что он уже тогда знал то, что я поняла только сейчас: бояться нечего. Но он знал это, когда говорил со мной. Я никогда это не забуду… что он решился. Я бы никогда не решилась. Всю мою жизнь я буду гордиться тем, что он решился, и всю жизнь буду за это благодарна, я буду этой благодарностью жить, чтобы ответить тем же.

– На что он решился? – я прервал ее в нетерпении добраться до сути.

– Рассказать мне. О том, о чем я никогда не решилась бы…

– И о чем он рассказал?