Камо

Исправно к каждому поезду является Илларион Евтушенко, баловень фортуны. Высматривает государственного преступника. Того, шибко чернявого! А он, как говорится, под боком. Сию минуту шагает по перрону, огненно-рыжий, в светлой парадной черкеске. Небрежным взмахом руки подзывает фазтонщика.

Так, может быть, в следующий раз? Камо вскорости предоставит случай не хуже батумского. В предупредительно распахнутых старшим швейцаром парадных дверях вокзального ресторана возникает личность в коричневом пальто, мягкой шляпе — все с иголочки. На пуговице пальто висит небольшая покупка, перевязанная пестрой ленточкой. В руках массивная трость. Рассуждать нечего. Проницательнейший из всех жандармских унтеров мгновенно… вытягивается. Знает службу!

В другие дни, к зиме поближе, случается, промелькнет на привокзальной площади белобрысый сутулый парень в форме училища землемеров. Приметам, указанным в секретном циркуляре, вовсе не соответствует. Должен быть брюнет с круглой черной бородой.

Всеимперский розыск. По всей России.

5

По паспорту собственноручной выделки Камо делегат кавказских эсдеков на III съезд РСДРП Миха Цхакая без особых приключений добирается до Лондона.

Неожиданное предложение Ленина, чтобы Цхакая не отказывался, если организационной комиссией он будет приглашен открыть съезд, ибо нет никого (раз Плеханов отсутствует), кто бы был с таким партийным революционным стажем. Хотя, быть может, в среде делегатов есть и старше по возрасту.

В почтенные старики ему слишком рано — без считанных дней сорок лет. Разве что по делам и скитаниям…

Высший духовный пастырь — экзарх Грузии лично позаботился, чтобы юноша Миха, исключенный из семинарии с «волчьим билетом», не оставался без надзора. Полиции, конечно. Затем воспитания ради пусть победствует, поголодает на чужбине, авось и станет верноподданным — выслан на пять лет из пределов Кавказа. Пенза… Екатеринослав… В городе на берегу Днепра приказано жить.

Агенты охранки доносят:

«Сей Цхакая вступил в преступное сообщество с Иваном Бабушкиным, вторым после Ульянова лицом в ликвидированном в Петербурге «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса». Бабушкин, Цхакая и местный екатеринославский мастеровой Григорий Петровский учредили тайный революционный комитет и ладят издание подпольной газеты для южных губерний России».

Все правда. Только газета уже печатается. Нелегальная, социал-демократическая. «Южный рабочий»!

Тюрьма в Екатеринославе. Изолятор в харьковском тюремном замке. Рекомендация министерства внутренних дел: «Особенно беспокойный заключенный Цхакая Михаил Григорьев нуждается в полной изоляции и усиленном конвое».

С весны девятьсот второго года Миха Цхакая снова в родных краях — в Кутаисе, Тифлисе. Всюду нелегально. Бодрый, твердый, действенный.

Двенадцатого апреля 1905 года Миха, представленный делегатам по законам строгой конспирации под фамилиями Барсова и Леонова, открывает съезд Российской социал-демократической рабочей партии.

Кавказ сразу в центре внимания. Цхакая сообщает:

«…Тысячами распространялись наши листовки на трех языках: грузинском, армянском и русском… Наш молодой товарищ социал-демократ повел всю толпу из десяти тысяч человек по главной улице города, и неожиданно для полиции была устроена самая интересная демонстрация.

С импровизированным красным знаменем на конце длинного шеста он шел впереди толпы из разных наций и различных слоев… Останавливаясь в нескольких местах, обращался к народу с призывом сплотиться под красным знаменем пролетариата и бороться с самодержавием, благодаря которому происходят такие бесчинства, как бакинская резня[14]. Оратор критиковал… речи духовенства и либералов, называя их лицемерами, такими же эксплуататорами народа, как правительство. Указывал на то, что либералы только под охраной полиции способны говорить шумные речи, а на улицу выходить, стать во главе народа боятся».

Остальное с глазу на глаз. Ничего, если беседа за-. тянется дольше обычного. По шутливому замечанию Ильича, оба они — Ленин, Цхакая — принадлежат к «партии прогулистов», любителей долгих прогулок, когда ничто не мешает душевному разговору.

— Нуте-с, Михаил Григорьевич, выкладывайте, кто это такой «наш молодой товарищ социал-демократ»?

— Гм! Вам, Владимир Ильич, он небезызвестен. Грешны, славили в «Искре» его художества — в театре с галерки запустил пачки прокламаций… на центральном проспекте поднял красное знамя… испортил карьеру тифлисскому полицеймейстеру…

Ильич весело, заразительно смеется.

— Отличный малый!.. — Тут же с некоторой долей упрека: — Будет вам, неисправимый конспиратор, называйте его фамилию!

— Не могу! Не знаю! Мы его зовем Камо. Для нас это всё — имя, фамилия, сословие, национальность, безграничное доверие. Когда положение представляется совершенно безнадежным, когда по всем резонам ничего нельзя придумать, сделать, произносится одно магическое слово: Камо!

— Я правильно уловил — ударение на о? Камó! — осведомляется Ленин.

О нем же, о Камо, в Москве у Горького. Через небольшой промежуток времени.