Камо

Подобие возрождения наступит лишь с началом войны. По рекомендации департамента он совершит «патриотический акт» — вступит добровольцем-врачом в русский экспедиционный корпус. Примется с возрастающим рвением доносить о «пораженческих противоправительственных» настроениях солдат. Продержится до революции. Тогда поспешит посыпать голову пеплом. Пошлет трогательное признание из парижского далека — из благоприобретенного собственного дома на бульваре Рашпай: дьявол-де попутал, пятнадцать лет сотрудничал с тайной полицией.

Слишком поздно. Камо, во всяком случае, к призна- нию Житомирского отнесся с интересом минимальным. Для него давно пережитое, выстраданное. А сейчас, поздней осенью одиннадцатого года, тяжко. Порой непосильно. Хлопоты, разъезды — Женева, Копенгаген, Брюссель в третий раз, снова Париж — радости не приносят. Отступить, смириться — с его-то характером!.. Из головы почему-то не уходит: «Скоро круглая дата. Тридцать лет. Будущее представляется весьма туманным».

Надежда Константиновна, которой Камо снова, как в добрые времена на даче «Ваза», поверяет свои тайны и сомнения, замечает: «Он страшно мучился тем, что произошел раскол между Ильичем, с одной стороны, и Богдановым и Красиным — с другой. Он был горячо привязан ко всем троим. Кроме того, он плохо ориентировался в сложившейся за годы его сидения обстановке. Ильич ему рассказывал о положении дел».

О том же со слов Камо Мартын Лядов. Пометки на рукописи Барона Бибинейшвили при ее редактировании: «Ильич всячески убеждал основательно отдохнуть за границей, но Камо очень не понравилась обстановка, царившая в то время в заграничных колониях: постоянные склоки, отход многих бывших большевиков в чисто обывательскую жизнь, несомненная наличность провокации где-то близко от руководства большевиков и за границей и в России.

Камо решил ехать обратно, поставив себе на этот раз основную цель: раскрыть при помощи своих боевиков провокаторов, очистить от них партию. Он говорил мне, что хочет применить такой вот метод: он вместе со своими боевиками, нарядившись жандармами, пойдет арестовывать виднейших товарищей, работающих в России. «Придем к тебе, арестуем, пытать будем, на кол посадим. Начнешь болтать: ясно будет, чего ты стоишь. Выловим так всех провокаторов, всех трусов». Вот именно для такой партийной «чистки» Камо поспешил в Россию.

На расходы по этому делу он взял в партийной кассе оставшиеся неразмененными пятисотрублевки. Значительная часть этих пятисотрублевок была арестована, а другие были подвергнуты «операции». Очень тщательно были переделаны на них номера (объявленные правительством), и они довольно спокойно обменивались (без единого провала) и в России, и за границей. Но некоторое количество этих денег еще не было переделано. Вот их-то и взял с собой Камо. Вез также немного оружия».

В канун отъезда последнее напутствие Владимира Ильича, просьба быть поосторожнее, смотреть на вещи более реалистично, помнить, что буря — это движение самих масс. Первый натиск бури был в 1905 году. Следующий начинает расти на глазах…

Кажется, все сказано, все обговорено. Транспорты литературы (и оружия, мысленно добавляет Камо)… Константинополь — центр. Оттуда в Батум, Одессу через революционно настроенных моряков… Надежная сеть явочных квартир…

Время прощаться. В дверях Владимир Ильич окликает. Неожиданный строгий осмотр пальто Камо.

— А есть у вас теплое пальто, ведь в этом вам будет холодно ходить по палубе?

Выясняется, что никакого другого пальто и вообще ничего теплого у Камо нет. Ильич приносит свой мягкий серый плащ — подарок матери, любимая вещь. Никакие протесты предельно сконфуженного Камо не помогают…

Прощай, Париж! Больше встреч не будет. Впереди Балканы, Турция. Заботы, хотя не из новых.

21

Год девятьсот двенадцатый весь в поисках, метаниях, противоречиях. С последствиями самыми драматическими.

Стремительный бросок из Парижа в Константинополь. Не в самый город. В монастырь грузин-католиков Нотр Дам де Лурд. Появляется некий Марко из «Инициативной группы» черноморских моряков. Вместе им налаживать транспорты нелегальной литературы, еще кое-какие взрывоопасные перевозки. Навещает болгарский социалист Никола Трайчев. Он подружится с Камо. Будет занесен в список «арестантов Тифлисской тюрьмы № 2, привлеченных к дознанию по делу разыскиваемого Семена Тер-Петросянца». Притом почти за двадцать лет до своего действительного приезда в Грузию. Заслуга Камо. С паспортом Трайчева он снарядил на Кавказ своего неизменного помощника Гиго — Григория Матиашвили. За Гиго увязываются филеры…

В советские годы в Тифлис на жительство отправится и подлинный Трайчев. При содействии Георгия Димитрова. Его письмо к Миха Цхакая: «Я уже вам лично говорил о т. Николе Христове Трайчеве, болгарском коммунисте. Долгие годы работал в Константинополе, был сподвижником грузинских революционеров Камо, Гиго, Гуриели, Джапаридзе и др.

…Тов. Трайчев является прекрасным революционером и чрезвычайно способным работником. Я вполне поддерживаю его просьбу.

С тов. приветом Г. Димитров. 7.IX.28 г.».