Канарис яснее Остера и его сообщников видел трудности, связанные с подготовкой мятежа генералов, которые вели себя на редкость пассивно и демонстрировали постоянную готовность уступать Гитлеру. Канарис прекрасно понимал, что восстание против фюрера нельзя поднимать когда заблагорассудится, так сказать с кондачка, но, с другой стороны, был уверен, что подходящий случай остановить или свергнуть Гитлера может внезапно представиться в любой момент. При необходимости, полагал Канарис, подходящие условия для обуздания Гитлера и смены режима следует создавать специально. Хороший шанс на успех, как мы знаем, появился в сентябре 1938 г., но приезд Чемберлена в Берхтесгаден и Мюнхенское соглашение поставили на нем крест. При этом была не только упущена чрезвычайно благоприятная возможность, поскольку год спустя стало заметнее влияние настроений в стране на генералитет: даже генерал-полковник Вицлебен, настроенный в 1938 г. весьма решительно, через год сделался более осторожным и сдержанным. Предпринятая 8 ноября попытка покушения в мюнхенском пивном зале, независимо от того, действовал ли Эльзер в одиночку или же все подстроило гестапо наподобие пожара в рейхстаге, давала удобный повод, чтобы обезвредить СС, арестовать Гиммлера и Гейдриха как соучастников и взять фюрера под охрану. Соответствующий план, выработанный группой Остера с согласия Канариса, был представлен начальнику Генерального штаба Гальдеру, который сначала проявил к нему интерес, но потом все-таки отклонил.
Как сообщил Гизевиус, при этом Гальдер дал понять, что Канарису следовало бы заняться подготовкой физического уничтожения Гитлера. Дескать, если фюрера не станет, то он, Гальдер, будет готов действовать. Неудивительно, что Канарис с негодованием отверг подобное предложение. Ведь, в конце концов, есть большая разница между восстанием военных против тирана и коварным убийством исподтишка. Пока еще чувства горечи и безнадежности не были так сильны в народе, как два-три года спустя, когда даже очень набожные люди после многих месяцев внутренней борьбы и душевных переживаний, преодолевая собственные угрызения совести, приходили к выводу о необходимости убийства деспота. У Канариса, наряду с соображениями религиозного характера, давало себя знать присущее его натуре отвращение ко всякого рода насильственным действиям. Он, который недавно не позволил превратить абвер в организацию убийств, предназначенную для истребления поляков и евреев, не мог через несколько дней или недель хладнокровно и преднамеренно подготовить убийство человека, пусть даже Гитлера.
Мы уже ранее разъясняли, почему Канарис, упрекая генералов в бездействии, сам не возглавил государственный переворот, однако давайте-ка снова вернемся к этому вопросу, поскольку и нынче не умолкают голоса, характеризующие адмирала как человека с гипертрофированным честолюбием. Все, кто многие годы работал с Канарисом, в один голос утверждают, что факты противоречат подобным оценкам. Разумеется, Канарис был не чужд известной доли человеческого тщеславия. Ему, безусловно, нравилось, когда его работа находила признание. Но окружающие никогда не замечали в нем желания во что бы то ни стало протиснуться в первые ряды или пролезть на первое место. Уже его отношение к Остеру, как мы попытались коротко обрисовать, является достаточным свидетельством того, что Канарису было больше по душе держаться на заднем плане. И в юные годы он никогда не стремился быть вожаком. В следственной комиссии рейхстага он оказался в 1926 г. вовсе не потому, что жаждал увидеть свое имя на страницах немецкой и зарубежной печати. Канарис обычно предпочитал действовать из-за кулис, без излишней огласки, не привлекая внимания широкой публики. Честолюбие Канариса неизменно выражалось в горячей преданности своему делу. Он любил военно-морской флот и никогда не давал его в обиду и приходил в ярость, когда нападали на «его» абвер.