Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

Не мешкая, я взял несколько проб воды и планктона. Затем уселся с водоскопом (обыкновенной банкой со стеклянным дном) у самого начала траншеи не со стороны моря, а со стороны лимана и терпеливо наблюдал. Сначала плыла просто муть, ну самая что ни на есть мутная вода, — так сказал бы человек, не знающий моря, и, если бы я ему объявил, что это не муть, а золото плывет, он, пожалуй, поглядев на меня, многозначительно постучал бы себя по лбу….. Но что бы ни подумали обо мне в этот момент, а я подпрыгнул от радости: по вырытому мною канальчику плыло настоящее золото — фитопланктон — одно из первых звеньев пищевой цепи моря. Чем мутнее вода в море, тем больше в ней так называемых «взвешенных частиц», то есть питательных веществ. В иные годы Азовское море выглядит как миска с зелеными щами: так много в нем микроскопических водорослей, таких, как диатомии и перединии. Это растения–малютки — простым глазом их и не отличишь друг от друга. В их компании крутится множество различных мелких рачков, медуз, червей и таких одноклеточных животных, как глобигерины и радиолярии. Им несть числа. Они носятся по морю «без руля и без ветрил», пока не попадут «на зубы» рыбам.

Итак, с моря в лиман шла пища. Следом за ней (в водоскоп это хорошо было видно) прошмыгнули рыбки — хамса, тарань и даже бойко проследовало несколько «секретиков» — мелких судачков. Что их влекло? Любопытство? Или извечный закон миграции — самый верный побудитель движения морских обитателей?

Примерно часа через три, когда, почувствовав усталость, я хотел было пойти в шлюпку отдохнуть, я вдруг увидел изумившую меня картину: из лимана в море ринулись полчища сеголеток. Выросшие в маленьком водоеме лимана, они пустились в отважный путь на просторы великой стихии. Храбрецы!

В лимане им, кроме солнца, ничто не угрожало, а тут плыви да оглядывайся! Судаки смирны на столе, а в море это тигры!

Что ж, какая–то часть мальков и сеголеток погибнет. А те, что избегнут острых зубов, отгуляют свою буйную молодость и станут большими, гибкими, сильными рыбами. Это будет. Как было и при греках, когда Азовское море называлось Меотийским болотом: сильные рыбы истребляли слабых и до изобретения чернил, и до того, как каменотесы Древнего Египта начали вырубать первые камни для первых пирамид. Не это в данный момент занимало мой ум.

Разогнув ноющую спину, я шел к шлюпке, возле которой Данилыч «собирал сниданок», то есть завтрак, и думал: вот где «собака зарыта».

По сути дела, за чудесным Азовским морем, сколько я мог судить по тому, что видел, никто не следит. А ведь море, как и сад, как хорошая молочная ферма или там завод орловских скакунов, нуждается во внимательном и заботливом уходе. Особенно такое море, как Азовское. Сколько тут еще предвидится благородной работы! Когда я за завтраком рассказал Данилычу, какую уйму мы с ним спасли рыб тем, что «расшнуровали» лиман, он весь загорелся, вздернул густые брови, энергично провел по медным усам и спросил:

— А ты, Лексаныч, не был в Таганрогском заливе и на той, на кубанской стороне?

Я сказал, что не был.

— У-у! — воскликнул он. — Да знаешь ли ты, сколько там лиманов и гирл?! Тыща! Ну не тыща — я их, признаться, не считал, но скажу тебе: туча. А мальков и сеголеток этих видимо–невидимо! Пойдем на ту сторону, а? Давно я там не бывал, а страсть как хочется. Все тебе буду делать… Решай, Лексаныч! Для твоей науки это прямо клад там! А ты не бойся, не пропадем!.. Продовольствия наберем недели на две — много ли нам с тобой надо: пшенца, луку, соли, перцу, — а остальное море даст. Море, оно сколько людей кормит!.. Ты не раздумывай, Лексаныч, в пустыне человек может с голоду околеть, а в море не было случая: ракушками и то можно жить. Как говорится, в поле и жук — мясо!

Когда Данилыч загорится каким–нибудь делом или идеей, он весь преображается. Убеждая меня, он быстро собрал все инструменты в лодку и, хотя я и не сказал еще ничего в ответ на его предложение, готов был отчаливать.

— Пойдем, а? — повторил он. — Какие места тебе покажу!.. Если захочешь, в Гривенской побываем… И мне там очень нужно побывать — на могилку к тетке Наталке сходить, а то бис его знает, когда я туда попаду!

Я задумался.

— Да ты, Лексаныч, не бойся, дойдем в лучшем виде! Я столько рибы переловил, шо мог бы всю Слободку неделю кормить юшкой. А ты, я вижу, в сомнение вошел. Может, думаешь, знаю ли я море? Знаю. Спроси кого хочешь — ну хоть Мыколу, он тебе не соврет. Да ты не думай… Не только знаю я море–то, а несколько раз хотел бросать его. Один раз, когда «восток», ну, «левант» по–нашему, дул, а другой раз, когда «тримунтан» настиг… И недалеко тут было–то это… Может быть, мили три от Слободки я отошел. Сетки у меня там стояли. Черт, што ли, дернул меня, не знаю, а только раньше сетки ставил «бережней», а тут пошел и высыпал глыбоко.