Капитуляция Японии во Второй мировой войне. За кулисами тайного заговора

В этом китайском городе в течение первых двух месяцев после того, как его захватили японские войска, оккупанты отметились безудержным пьянством, мародерством и убийствами. Буквально десятки тысяч женщин были изнасилованы, и около 200 тысяч беззащитных гражданских лиц — мужчин, женщин и детей — были жестоко убиты только потому, что они хотели остановить грабежи, или потому, что просто попались под руку или чем-то не понравились японским солдатам. Победители со столь небывалым энтузиазмом орудовали штыком и использовали патроны, что на улицах города неделями оставались лежать трупы, от которых распространялся тошнотворный смрад гниющей человеческой плоти.

Для младшего лейтенанта Садао Отакэ, уроженца Америки, оказавшегося в Японии, когда началась война, и призванного в армию в качестве переводчика в 6-й отдел G-2, армейскую разведку, выступление Хирохито по радио было исполнением его предсказаний. Когда он стоял среди едва подавлявших рыдания генералов, слушая обращение императора, говорившего о поражении верных ему войск, его возмутило поведение некогда обладавших властью военных, теперь ливших слезы. «Чем они занимались, черт возьми, прошедшие десять лет?» — задавал он себе вопрос.

Призраки Батаана, Кота-Бару, Мукдена, Нанкина, Шанхая, Тяньцзиня, Баликпапана, Гонконга, тех мест, где японцы совершали жестокие преступления против мирного населения и беззащитных военнопленных, теснились в душе многих офицеров. Список таких мест, свидетелей ничем не оправданной ярости японских оккупационных войск, включал в себя почти все завоеванные территории. Поэтому неудивительно, что армия была фанатично намерена сражаться до последнего. Никто из военных не хотел испытать ту же участь, какую они предназначали завоеванным народам.

Отзвучали последние слова императора, и офицерам было приказано разойтись. Некоторые из них вернулись к выполнению своих обязанностей. Им предстояло проделать значительную организационную работу: сообщить о решении императора войскам, разбросанным на большом театре военных действий, и начать подготовку к капитуляции. Многие просто ушли.

Лейтенант Отакэ рано ушел из Итигая и направился домой на другой конец города. Он долго стоял на остановке трамвая. Они часто ходили только в часы пик, а сейчас в первой половине дня приходилось ждать. Наконец трамвай подошел, и он вскочил в вагон. Пассажиров было очень мало, и он чувствовал себя неловко в своем парадном мундире и белых перчатках, с длинным самурайским мечом на боку. Женщина средних лет посмотрела на него. Ее мешковатые ватные брюки указывали на то, что она была работницей. Она дернула его за рукав: «Почему мы проиграли войну? Почему мы потерпели поражение? Я потеряла сына на войне. Почему мы не можем продолжать сражаться? Что происходит?» Отакэ мог только сказать ей, что это решение императора, и положение, увы, безнадежно.

Дома, в пригороде Токио, молодой лейтенант застал своего отца. Старик, как и тысячи людей его возраста в то время, жил на две семьи. В Токио у него была дочь, учившаяся в университете, и Отакэ, работавший в Генштабе. В деревне жила его жена и невестка. Старик привозил в город сельские продукты, а в деревню — различные домашние вещи для обмена на продовольствие. Сейчас он только что возвратился из деревни на поезде, ходившем один раз в сутки. Он совершал такие поездки уже на протяжении полугода, и ездить с каждым разом становилось все труднее. Билет необходимо было приобретать заранее и только с разрешения военных властей. Те, кто имел родственников среди военнослужащих, обладали явными преимуществами.

Устав от долгой поездки, старик отдыхал, сидя на стуле. Рядом стоял распакованный сверток с бататом. Старик, взглянув на сына, сказал: «Я не могу поверить этому. Мы не могли проиграть войну».

Садао стоял перед ним в своей парадной форме и пытался все объяснить отцу: «Это так, папа. Ты не слышал обращение императора по радио сегодня?»

«Нет, я только что приехал из деревни».

«Речь императора передавали в полдень. Дела обстоят именно так!»

«Не-е-ет, ты лжешь! Ты всегда говорил, что нам не победить в этой войне. Тебе не следовало говорить такие вещи».

«Но, отец, мы действительно проиграли эту войну».

Отец внезапно зарыдал. Он сидел неподвижно, и слезы текли по его щекам. Вид сотен скорбевших офицеров-соратников Отакэ не потряс его в такой степени, как трагический облик сокрушенного известием отца. Он остро ощутил чувство потери и обнаружил, что он тоже плачет.