Капкан для Александра Сергеевича Пушкина

У черкешучки рукавчики назад закинуты,Камчатные его полочки назад загнуты,За плечами носит ружьецо, знать, турецкое,

В правой руке он присошечек корновенький…

Под песню унылую пошла, потянулась в голове мысль тяжелая, безотрадная…

Потухший, он вкатился в опаленный, пыльный и унылый Оренбург. В закинутом на край света городке началась беготня. В особенности барыни хотели видеть знаменитого поэта, которого они не читали. Девицы ночью лазили на деревья только для того, чтобы через окно посмотреть, как говорит и смеется с приятелями Пушкин. Но он, спеша, не отдал дани провинциальному любопытству и уже с утра поехал в Берды, столицу Пугача. Спутником ему быль В. И. Даль, выступивший в печати под псевдонимом Казака Луганского и навлекший на себя подозрения правительства в неблагонадежности.

Даль родился в Лугани – отсюда и его псевдоним. Отец его был родом датчанин, получивший прекрасное образование в Германии. Он был приглашен в Россию на службу в императорскую библиотеку, но, увидев, что в России большая нужда во врачах, он снова уехал за границу и вернулся оттуда уже медиком.

Дорогой в Берды Пушкин и Даль с увлечением говорили о народе и о его прекрасном языке. В этой области Даль был как дома и сыпал жемчугами, которые он с великой любовью набрал в глубине народного океана.

– Сказка вашей нянюшки о рыбаке и рыбке, которую вы вчера рассказали мне, замечательна, Александр Сергеевич, – говорил он, глядя своими серьезными очками на серую ленту дороги, которая бежала им под колеса, – но еще замечательнее то, что ее знают и все немецкие дети: она и в Германии народная сказка!

– Да что вы говорите!

– Факт. Может быть, любекские купцы в XII веке рассказывали ее за бутылкой своим приятелям, торговым гостям новгородским, и она пошла гулять по Руси, и через семь веков, через вашу Арину Родионовну, дошла до вас. Но точно так же может быть, что сказку эту выдумали новгородцы, рассказали ее немецким гостям, и те со своими товарами повезли ее в Бремен и Любек. Тут ничего не разберешь. Но сказка эта как будто родилась среди народа, который с морем большого знакомства не водил: так, как это делает ваш старик, на море рыбу никто никогда не ловил. Для того чтобы поймать в море рыбку, даже не золотую, а простую, нужно артелью выезжать далеко в море, – ваш старик орудует снастью один на бережку. Вот эта-то черточка и утверждает меня в мысли, что сказка все-таки наша… Но очень уж мне не хочется уступить ее немцам…

Заговорили о местных наречиях. Даль в этой области был как золотая рыбка в море и изумлял Пушкина богатством накопленных материалов.

– То, что московское наречие взяло верх и потому считается всеми самым правильным и самым литературным, – это чистая случайность, – говорил Даль. – Возьми в борьбе областей и княжеств верх Новгород, Псков, Суздаль, нынешний московский язык слыл бы местным наречием и, пожалуй, смешил бы всех своим аканьем… Если бы центр России остался в Киеве, то, конечно, языком государственным было бы теперь малороссийское наречие. Огромное большинство образованных людей у нас и не подозревает, какая масса в народе существует местных наречий, которые господствуют всего в нескольких не уездах даже, а волостях, и которых соседние губернии часто совершенно не понимают. Вы вот бывали в Тверской губернии не раз, а скажите, что это значит по-старицки: «Вот гапила нявеста так гапила! Дрянно ражо, дрянно жалобно…»

– А ну переведите, – засмеялся Пушкин.

– В переводе на московский это значит: вот плакала невеста так плакала – очень хорошо, очень жалобно… Вы сами, вероятно, знаете много скопских слов, которых не поймет не только москвич, но и сосед новгородец… И что всего страннее и смешнее, так это то, что все эти маленькие областки всегда между собой враждуют и обязательно высмеивают наречия друг друга…

Пушкин смеялся: люб был ему народный язык!

– А язык офеней вы изучали? – спросил он.