Капкан для Александра Сергеевича Пушкина

– Нет, это бесподобно! Я все ломала себе голову, гадая, какой это Пушкин будет представлен мне. А это вы! Как здоровье вашей жены? Ее тетушка ждет с нетерпением свидания со своей любимицей… – со своим немецким акцентом сказала она.

И, не ожидая ответа, уже перешла к следующему счастливцу…

Приглашениям не было конца. Обед у Екатерины Ивановны, ужин у Хитрово, обед у Карамзиной, ужин у Россет, вечер у Вяземских, раут у Салтыкова, вечер у Жуковского, бал у графа Бутурлина – целая вереница засасывающих развлечений, панорама лиц, встреч, разговоров…

Жизнь продолжала трепать Пушкина все больнее и больнее. Чтобы не участвовать в придворных церемониях, где он, камер-юнкер, должен был бы выступать наряду с мальчишками, он сказывался больным. Долги давили его беспощадно, и не только уже свои, но и «дражайшего» и не менее беспечного брата. Он записывает их в отдельную книгу: Загряжской – 3000, Яковлеву – 3900, Смирнову – 3000, книгопродавцу – 2000, Оболенскому – 1500 и 13400, Плетневу – 300, 6200, 1800, 1700, 800… В это же время слезно просит вернуть долг в 3000 рублей Нащокин, который оказался совершенно без денег. Пишет ему и Осипова из Тригорского с просьбой уплатить ей 1800 рублей долга родителей и сестры Ольги…

Вникая в хозяйственные дела, Пушкин вскоре обнаружил, что родители совершенно разорились, уплатив проценты за заложенные имения и долги шалопаистого брата Льва. В конце концов, он принимает решение взять управление имениями на себя. Об этом Пушкин сообщает в Болдино управляющему И. М. Пеньковскому и приказывает ему как можно скорее прислать расходные и приходные счета, а также сообщить, сколько в остатку непроданного хлеба, несобранного оброка, и провести подворную опись Болдина, дабы она к сентябрю была готова…

Ослабевшая после выкидыша Наталья Николаевна уехала с детьми в Полотняный Завод, майоратное имение брата в Калужской губернии. По Петербургу поползли всякие слухи. На ушко за верное передавали, что она выкинула оттого, что бешено ревнивый муж избил ее.

К оставшемуся в Петербурге Пушкину часто забегали друзья – Жуковский, Гоголь, Плетнев, Вяземский. Приехал в гости жизнерадостный Соболевский, который тут же пригласил его в ресторан.

Вернувшись домой, Пушкин сказал Соболевскому:

– Больше ты меня в ресторан не зови. Не пойду. Я потерял вкус к этому веселью…

– Эге, брат, да ты, я вижу, и в самом деле переменился.

– Да, – вздохнул Пушкин, – теперь я далеко не прежний…

Они помолчали.

– О чем задумался? – глядя на Соболевского, спросил Пушкин.

– Признаться откровенно, думаю о Наталье Николаевне…

– Вот как! А я о ней никогда не думаю, – сознался поэт, – а просто безотчетно люблю ее. Поверь, она того стоит.

– Не обижайся, душа моя! Извини! Любить надо… но если твоя жена – ребенок в делах и не понимает своей обязанности быть твоей помощницей, то тебе непростительно не понимать, что жить так дальше нельзя, черт возьми, нельзя! Слышь, Александр?

– Слышу, – глухо откликнулся Пушкин. – Вот погоди немного, ворчун, и ты увидишь – я скоро заберусь жить с семьей в деревню. И тогда все пойдет по-хорошему. А пока мне надо расквитаться с проклятыми долгами.

Соболевский рассмеялся:

– Эх, ты, финансист! Чистая беда! Да ведь ты теперь здесь, в столице, а значит, твои долги будут только расти. Вот приедет твоя безотчетная любовь, Наталья Николаевна, к зимнему сезону, и опять вы на радостях пуститесь в омут дурацких балов. Что тогда? Окончательно обанкротишься. Разорение неминуемо… А жена что будет делать в деревне?

– Жена?.. У жены – дети, хозяйство, я буду читать ей книги и свои произведения…

– Но до сих пор, – перебил Пушкина Соболевский, – я что-то не замечал, чтобы она читала книги. Почему ты думаешь, что она начнет заниматься этим в деревне? Не верю. Да ее там так потянет к выездам, балам, ухаживаниям, как рыбу к воде. Я удивляюсь, зная тебя, как это ты ее не ревнуешь к царю?..

– Я, конечно, ревную, – сознался муж, – но, право, все это выходит у нее так мило и безобидно, что ревновать серьезно нет причин. К тому же она сама мне всегда откровенно рассказывает о неудачных воздыхателях. Это благородно с ее стороны и не требует моих вмешательств.

– Обычное заблуждение влюбленного мужа. А если она такими признаниями усыпляет твою бдительность? Ты над этим не задумывался? – неожиданно спросил Соболевский.

– Признаться, мне такие мысли не приходили в голову… – растерянно ответил Пушкин. – Я люблю и верю своей жене.

– Верь! Никто тебя не отговаривает…

В кабинет вошла горничная:

– Обед готов. Пожалуйте к столу…

На следующий день Соболевский уехал в Москву. Пушкин ушел в хлопоты по печатанью «Истории Пугачевского бунта». Писал часто письма жене, несносно скучая.

Неусыпный глаз Бенкендорфа по-прежнему следил за каждым шагом поэта. Полиция вскрывала письма Пушкина к жене и в одном из них нашла крамолу: муж в насмешливом тоне писал о забавно-слезливой сцене присяги наследника престола, от присутствия на которой он отстранился, рапортуясь больным. К счастью, зловредное письмо неугомонного поэта было показано Жуковскому – и он едва сумел отвести неприятность.