Капкан для Александра Сергеевича Пушкина

«Милостивый государь, граф Егор Францович… По распоряжениям, известным в министерстве Вашего сиятельства, я состою должен казне (без залога) 45 000 рублей, из коих 25 000 должны мною быть уплачены в течение пяти лет.

Ныне, желая уплатить мой долг сполна и немедленно, нахожу в том одно препятствие, которое легко быть может отстранено, но только Вами…»

Далее в письме к министру финансов графу Канкрину Пушкин исчислял свое имущество, состоящее из пожалованного ему отцом нижегородского имения с 220 душами. Поэт и отдавал это имение в покрытие долга казне.

«Осмеливаюсь утрудить Ваше сиятельство еще одною, важною для меня просьбою, – продолжал Пушкин. – Так как это дело весьма малозначуще и может войти в круг обыкновенного действия, то убедительнейше прошу Ваше сиятельство не доводить оного до сведения государя императора, который, вероятно, по своему великодушию, не захочет таковой уплаты (хотя она мне вовсе не тягостна), а может быть, и прикажет простить мне мой долг, что поставило бы меня в весьма тяжелое и затруднительное положение: ибо я в таком случае был бы принужден отказаться от царской милости…»

Переписав набело письмо и прочитав его, Пушкин остался доволен своей работой. Дойдет ли письмо до царя? Уверен, дойдет! Как ему не дойти, если царю докладывают о каждом его шаге и каждом слове. А дойдет, значит, прочитает и поймет, что его терпение кончилось.

Нет, никакой пищи клеветникам! Лучше отдать свое последнее в казну, за те деньги, которые он получил за труды свои, на печатание книг. Больше к царю он ни за какой помощью обращаться не будет…

Он подписал письмо к министру и поставил дату 6 ноября 1836 года.

Неожиданно слуга доложил о приезде барона Геккерена.

– Проси, – с удивлением распорядился Пушкин.

На этот раз барон выглядел бодрее. Он еще надеялся, что беду можно отвести и время в данном случае – его союзник, даже если придется готовиться к неизбежному…

Он, как хороший актер, вдруг сменил выражение лица и со слезами на глазах сообщил, что прибыл просить еще отсрочки дуэли хотя бы на неделю.

– Не вижу в этом затруднений, – спокойно ответил Пушкин. – Более того, могу вам дать даже две недели. Можете быть уверены, что мной не будут предприняты никакие шаги по данному делу до истечения срока. Если же мне придется встретиться с вашим сыном, я не буду показывать, что между нами что-то произошло.

Барон с благодарностями уехал.

Тут же следом слуга доложил о Жуковском.

– Заезжал к тебе, душа моя, да вижу, у тебя все гости, да все сановные… – сказал новый гость, протягивая руку для приветствия. – А мне бы поговорить с тобой без свидетелей…

Жуковский сел в кресло и продолжил в том же ласковом тоне:

– Признавайся, брат, признавайся без всякой утайки, что тут у тебя происходит? – Вдруг в голосе его сердечность заменилась испугом. – Александр Сергеевич, все знаю!.. Ты в своем уме? Стреляться надумал, как какой-нибудь прапорщик!.. Тебе ли, отцу семейства, устраивать дуэли?..

Пушкин слушал, и лицо его становилось все более мрачным. Приезд Жуковского и его осведомленность о дуэли озадачили Пушкина. Наконец, не выдержал:

– От кого прибыл, миротворец?..

– Это не важно… Я, как, надеюсь, твой друг, хочу единственного – спасти тебя от неминуемой беды. Твое чистосердечное покаяние будет лучшим исходом затеянной глупости.

Пушкин молчал. Его поразило то, что тайна дуэли уже не тайна. Кто же ее мог разгласить? Конечно, Геккерен!.. Неужто об этом знает и Натали? Но кто рассказал о дуэли Жуковскому?

Жуковский не выдавал своего осведомителя. Он добивался от Пушкина причины дуэли.

Тому ничего не оставалось другого, как вынуть из стола «диплом» и передать его Жуковскому. Ознакомившись с написанным, Жуковский брезгливо отложил «диплом» в сторону.

– Гнусность и подлость!.. И все это уместили в несколько строк… Но написано замысловато… Только вот не пойму, какое отношение ко всему этому имеет Дантес-Геккерен?

– Извини, но это уже мое дело, – ответил со злобой Пушкин.

– Хорошо, твое так твое… А с женой ты советовался? Ты в драку лезешь, а ей-то как быть? Ты об этом подумал?..