Капкан для Александра Сергеевича Пушкина

Какое-то время подумав, Жуковский начал диктовать: – «Свидание представляется мне необходимым, обязательным…»

– О каком свидании идет речь, господа? – Дантес впервые заговорил. – Меня и Пушкина? Это трудно представить! Впрочем… – и он снова замолчал.

Работа над письмом продолжилась:

– «…свидание между двумя противниками, в присутствии лица, подобного вам, которое сумело бы вести свое посредничество со всем авторитетом полного беспристрастия… Но после того, как обе враждующие стороны исполнили долг честных людей, я предпочитаю думать, что вашему посредничеству удалось бы открыть глаза Пушкину и сблизить двух лиц, которые доказали, что обязаны друг другу взаимным уважением…»

– Ах, если бы это сработало, ваше превосходительство… Давайте пожелаем друг другу успеха, вам прежде всего…

Еще чернила не подсохли, а Жуковский уже снова в кабинете Пушкина. По дороге на Мойку Жуковскому представлялось, что все должно закончиться как нельзя лучше: свидание соперников, признание Дантеса, и Пушкин отказывается от дуэли.

Но не успел Жуковский произнести и пару слов, как вынужден был ретироваться, спасаясь от гнева поэта.

– Домой! – только и сказал он кучеру.

Вспоминая столь быстрый визит, он, как наяву, видел перед собой в бешеном гневе Пушкина, который чуть ли не в лицо швырнул ему письмо Геккерена.

Но доброй души Василий Андреевич не мог отказаться от того, чтобы не помочь другу. Едва раздевшись, он сел за стол писать письмо.

«Я не могу еще решиться почитать наше дело законченным, – писал Жуковский. – Еще я не дал никакого ответа старому Геккерену… Итак, есть еще возможность все остановить. Реши, что я должен отвечать. Твой ответ невозвратно все кончит. Но ради бога, одумайся. Дай мне счастие избавить тебя от безумного злодейства, а жену твою от совершенного посрамления…»

Он выбирал выражения, но чем он больше старался, тем больше оказывался на стороне Геккеренов.

На следующий день Дантес сам приехал к Жуковскому.

– Есть какие-то новости, ваше превосходительство? – протягивая руку, спросил он у Василия Андреевича, слегка улыбаясь. – Я готов драться с господином Пушкиным, но никак не пойму, из-за чего? Я готов и лично встретиться с ним, естественно, в вашем присутствии. И последнее, о чем мне хотелось бы узнать: где и когда может состояться эта встреча?

Жуковскому было неловко, но он пересилил себя.

– На ваш вопрос, господин поручик, могу только сказать: увы!.. Пушкин отверг все предложения, поэтому такая встреча пока невозможна, но я приложу все усилия.

Дантес улыбнулся. Пожал плечами, попрощался и удалился. А Жуковский сел за еще одно письмо к Пушкину.

«Хочу, – писал он Пушкину, – чтобы ты не имел никакого ложного понятия о том участии, какое принимает в этом деле молодой Геккерен. Вот его история. Тебе уже известно, что было с твоим вызовом, как он не попал в руки сыну, а пошел через отца, и как сын узнал о нем только по истечении 24 часов, то есть после вторичного свидания отца с тобою. В день моего приезда, в то время, когда я у тебя встретил Геккерена, сын был в карауле и возвратился домой. А на другой день, в час, за какую-то ошибку он должен был дежурить три дня не в очередь… Эти обстоятельства изъясняют, почему он лично не мог участвовать в том, что делал его бедный отец, силясь отбиться от несчастья, которого одно ожидание сводит его с ума. Сын, узнав положение дел, хотел непременно видеться с тобой, но отец, испугавшись свидания, обратился ко мне…»