Капкан для Александра Сергеевича Пушкина

«Граф! Я вправе и вижу себя обязанным сообщить вашему сиятельству о том, что только что произошло в моем семействе. Утром 4 ноября я получил три экземпляра безыменного письма, оскорбительного для моей и жены моей чести. По внешнему виду бумаги, по слогу письма и по тому, как оно составлено, я в первый же миг распознал, что оно исходит от иностранца, человека, принадлежащего к высшему обществу, от дипломата. Я пустился в розыски; я узнал, что в тот самый день семь или восемь лиц получили по экземпляру того же письма, запечатанного и адресованного на мое имя, под двойным конвертом. Большинство особ, получивших эти письма, заподозрив мерзость, не отослали их ко мне. Все, в общем, были возмущены оскорблением столь подлым и незаслуженным…»

Конечно же, шеф жандармов письмо доставит Николаю Павловичу, чего и желал поэт. Содержание «диплома» наверняка известно Бенкендорфу, а если нет, то его ищейки быстро разыщут «пасквиль». Пусть насладится царь чтением и поразмыслит над его содержанием. Он не заставит Пушкина, им «облагоденствеванного» камер-юнкерством, играть роль Нарышкина при дворе его брата.

«Но, – продолжал Пушкин,

– не переставая повторять, что поведение моей жены было безупречно (о чем и вам, ваше величество, доподлинно известно: вам в ваших происках решительно нечем похвастать, не так ли?), говорили, что предлогом для этой гнусности было настойчивое волокитство господина Дантеса.

Мне не подобало видеть в данном случае имя жены моей соединенным с именем кого бы то ни было (читайте, читайте, ваше величество: кого бы то ни было!). Я велел сказать это господину Дантесу. Барон Геккерен явился ко мне и принял поединок от имени господина Дантеса, потребовав от меня отсрочки на две недели».

Царь сам был участником уже состоявшихся событий, и об этом надо дать понять ему, что Пушкин обо всем хорошо осведомлен.

«Случилось так, – писал Александр Сергеевич, – что в этот условленный промежуток времени господин Дантес влюбился в мою свояченицу…» (Внимательно читайте, Николай Павлович!)

А теперь надо окончательно опозорить лихого кавалергарда, убежавшего от дуэли под венец.

«Узнав об этом из общественных толков, я велел попросить господина д’Аршиака (секунданта господина Дантеса), чтобы вызов мой почитался как бы несостоявшимся».

Но оставался еще старый Геккерен, который тоже не должен уйти от ответственности.

«Тем временем, –

продолжал Пушкин, – я удостоверился, что безыменное письмо исходило от господина Геккерена, о чем полагаю своим долгом довести до сведения правительства и общества».

И наконец, царь должен знать, что он, Пушкин, не допустит вмешательства в дела своей семьи никого, кто бы он ни был.

«Будучи единственным судьей и стражем своей и жениной чести и, следственно, не требуя ни правосудия, ни отмщения, я не могу и не хочу давать какие-либо доказательства того, что утверждаю».

Поэт ответил и министру финансов, в котором выразил сожаление, что способ решить проблему с долгом оказался неудобным, и он во всем полагается на усмотрение его сиятельства. Тем самым Пушкин дал понять, что искать милости царя он не станет.

Оба письма ушли адресатам в один и тот же день – 21 ноября. Потребность в письме к барону Геккерену на время отпала, и оно легло в ящик стола.