Карельская тропка

Когда один крапивник успевал рассказать лесу все-все, что он узнал обо мне, его сменяла другая, точно такая же воинственная и отчаянная птичка — и так без конца вдоль всей дороги, опережая меня, передавался возбужденный рассказ о каком-то человеке, идущем к скале.

Потом я сворачивал с дороги и поднимался на вершину скалы. Здесь в сером граните скалы нет-нет да и встречались небольшие углубления — выбоинки, куда собиралась дождевая вода. Другой воды на скале не было, и все местное пернатое население прилетало к этим водоемам-колодцам напиться, а то и принять ванну…

Как-то еще издали заметил я у такого каменного водоема знакомую и любимую мной птичку. Я затаился и хорошо видел черную шапочку, сизые крылья, белые штанишки и красную грудку снегиря. Да, это был самый настоящий снегирь, который приносил с собой зиму, появившись в саду на рябине вместе с первым снегом.

Снегирь и летом был такой же спокойный, неторопливый и рассудительный. Чуть наклонившись к воде, он ухватил клювом малую толику водицы, потом еще и еще раз и только тогда осторожно ступил в воду.

Воды в полусухом водоеме было совсем немного, снегирь поводил клювом по воде, а затем раз за разом кивая головкой и трепеща крылышками, смочил перья на груди и на спине. Выбравшись на край колодца, птичка отряхнулась, немного посидела и так же неторопливо и чуть тяжеловато, как и в зимнее время, полетела к невысокой елке, посвистывая на лету негромкой флейточкой: «фью-фью, фью-фью».

Снегирь скрылся в еловых лапах. Елка росла чуть ниже скалы, и я мог разглядеть что-то вроде гнезда. А потом я встречал здесь, у небольших колодцев-выбоинок с дождевой водой, и самочек снегирей и красногрудых снегирей-самцов. Иные птицы у вершины скалы постоянно не встречались, а потому эти тихие птичьи водопои и неторопливые купания, негромкое мелодичное посвистывание спокойных и доверчивых снегирей были для меня большим, чем обычные встречи с любимыми птицами, — здесь, считал я, и расположилось настоящее снегириное царство, царство тихое, незаметное в летнее время. И всякий раз, поднимаясь осторожно на скалу, прислушиваясь и присматриваясь, я ожидал, что и сейчас откроется для меня еще какая-то тайна негромкого и неторопливого снегириного царства…

Снегири оставались около скалы до первых осенних холодов. Но стоило загореться на рябинах первым красным ягодам, как скрытные птицы выбирались из своей снегириной глуши и спускались вниз к рябинам…

Рябины по берегу озера было так много, что в урожайный на рябину год берега озера казались красными от тяжелых и густых ягодных кистей.

И тут же, как только поспевала рябина, все озеро вновь окружалось громкоголосыми дроздами, и снова, прежде чем попасть в лес, мне каждый раз приходилось выслушивать трескучие крики непоседливых птиц.

Но зато там, где не было рябины, приходила настоящая осенняя тишина. И в этой тишине однажды услышал я, как переговариваясь, перезваниваясь тоненькими звоночками, кочуют по осенним березнякам и осинникам стайки длиннохвостых синичек-ополовничков.

Когда не было никакого ветра, еще издали узнавал я об этих птичках. Сначала мне казалось, что это не птицы, а кто-то еще, очень маленький, попискивает на краю лесной полянки. Потом слабеньких, тоненьких голосков прибывало, голоски становились смелее и чаще — и вот уже первые шустрые птички, помахивая длинными хвостиками, переговариваются у меня над головой.

Синичек-ополовничков все больше и больше, и вот вся стайка собралась на трех березах, собралась так густо, что за птичками не видно уже и вершин деревьев.

Почему собирались эти птички в такие большие стаи? Откуда взялось их так много и долго ли пробудут они в нашем лесу?

Синички, казалось, никуда особенно не торопились, но уже назавтра ни на знакомой полянке, где они вроде бы остановились на ночь, ни в стороне от озера, ни в других местах я не находил этих маленьких неторопливых птичек.

Ополовнички появлялись по осени у нашего озера только один раз, куда-то откочевывали, и до следующей осени этих изящных птичек, пушистых, с длинными хвостиками, я уже не встречал.

Вслед за ополовничками на краю леса обычно показывались стайки-семейки больших желтогрудых синиц. В холодные дни эти синицы наведывались к моему дому и дружной осенней стайкой обшаривали огород, забор, сараи и даже чердак дома. Но стоило чуть потеплеть, стоило вернуться хоть ненадолго лету, и синички с острова улетали до новых холодов.

Холода и тепло по осени менялись нечасто. И обычно всю осень до глубоких предзимних холодов стояло доброе, сухое тепло. Озеро, собрав за лето все отпущенное ему солнце, теперь грело, оберегало наш остров и прибрежный лес, где с утра до вечера верещали и гомонили около рябин птицы.

Меня всегда удивляло, с какой поспешностью обрушивались дрозды-рябинники на рябину. Казалось, что за этими птицами всегда кто-то гонится и мешает им собрать все ягоды с одного дерева. Накинувшись на богатые кисти, дрозды, не переставая трещать, торопливо рвали все попавшиеся на глаза ягоды, качали дерево, но, не собрав и малой части урожая, неслись куда-то дальше.