Карлос Кастанеда, книги 1-3

— Это то, что делает дымок. Можно говорить и не чувствовать этого или перенестись на тысячи миль и не заметить. Еще это способ проникать сквозь предметы. Дымок убирает тело, и человек становится свободен, как ветер; свободнее, чем ветер, — ведь ветер может быть остановлен скалой, стеной или горой. Дымок делает человека свободным, как воздух; возможно, даже свободнее — воздух может быть заперт в гробнице и стать затхлым, а того, кому помогает дымок, уже нельзя остановить или запереть.

Слова дона Хуана вызвали во мне смесь эйфории и сомнения. Я чувствовал сильное беспокойство; у меня было ощущение неопределенной вины.

— Тогда человек действительно может делать все эти вещи, дон Хуан?

— А что ты думаешь? Скорее ты решишь, что спятил, не так ли? — сказал он язвительно.

— Тебе легко принять все эти вещи. Для меня это невозможно.

— Мне это не легко. У меня не больше привилегий, чем у тебя. Эти вещи одинаково трудно принять тебе, мне или любому другому.

— Но ты на короткой ноге со всем этим, дон Хуан.

— Да, но это многого мне стоило. Я должен был бороться, возможно, больше, чем ты когда-либо будешь. У тебя потрясающая способность заставлять все работать на себя. Ты не представляешь, сколько я потратил сил, чтобы сделать то, что ты сделал вчера. У тебя есть что-то, что помогает тебе на каждом дюйме пути. Нет другого возможного объяснения тому, как ты узнаешь о силах. Ты делал это прежде с Мескалито, теперь делаешь с дымком. Ты должен сосредоточиться на том, что имеешь огромный дар, и отбросить другие соображения в сторону.

— У тебя все звучит очень просто, но для меня это не так. Меня разрывает изнутри.

— Очень скоро ты снова будешь целым. Во всяком случае, ты не заботишься о своем теле. Ты слишком толстый. Раньше я не хотел ничего тебе говорить. Нужно всегда позволять другим делать то, что они должны делать. Тебя не было годы. Однако я сказал, что ты вернешься, и ты вернулся. Та же вещь случилась и со мной. Я ушел на пять с половиной лет.

— Почему ты это сделал, дон Хуан?

— По той же причине, что и ты. Мне все это не нравилось.

— Почему же ты вернулся?

— По той же причине, по какой вернулся ты сам, — потому что нет другого пути, чтобы жить.

Эти слова сильно на меня подействовали — я тоже пришел к выводу, что, наверно, нет другого пути жизни. Я никогда не высказывал эту мысль никому, однако дон Хуан угадал ее точно.

После очень долгого молчания я спросил его:

— Что я сделал вчера, дон Хуан?

— Ты вставал, когда хотел.

— Но я не знаю, как я это делал.

— Совершенствование этой техники отнимает время, однако важно то, что ты знаешь, как это делать.

— Но я не знаю. В том-то и дело — я действительно не знаю.

— Конечно, ты знаешь.

— Дон Хуан, я уверяю тебя, я клянусь тебе… Он не дал мне окончить, встал и вышел.

Позже мы снова беседовали о страже другого мира.

— Если я верю, что все, что я испытал, действительно реально, — сказал я, — тогда страж является гигантским созданием, которое может причинить невероятную физическую боль; и если я верю, что можно действительно путешествовать на огромные расстояния посредством акта воли, тогда логично заключить, что я мог бы также захотеть, чтобы чудовище исчезло. Так?

— Не совсем так, — сказал он. — Ты не можешь волей заставить стража исчезнуть. Однако твоя воля может помешать ему причинить тебе вред. Стоит когда-нибудь выполнить это, и дорога открыта. Ты действительно сможешь пройти мимо стража, и он ничего не сможет сделать, не сможет даже бешено кружиться вокруг.

— Как же я это сделаю?

— Ты уже знаешь, как. Все, что нужно, — это практика.

Я сказал ему, что у нас было взаимное непонимание, происходящее от разницы в восприятии мира. Я сказал, что для меня знать что-нибудь подразумевает, что я должен полностью осознавать то, что я делаю, и быть в состоянии повторить то, что знаю, по желанию, а в этом случае я не осознавал того, что делал под влиянием дымка, и не смог бы ничего повторить, даже если бы от этого зависела моя жизнь.

Дон Хуан изучающе посмотрел на меня. Его, казалось, забавляли мои слова. Он снял свою шляпу и почесал виски, как обычно делал, изображая смущение.

— Ты действительно знаешь, как говорить, ничего не сообщая, — сказал он, смеясь. — Я сказал, что тебе необходимо обрести непреклонное намерение, чтобы стать человеком знания. Но у тебя, кажется, непреклонное намерение путаться в загадках. Ты настаиваешь на объяснении всего, как будто весь мир составлен из вещей, которые могут быть объяснены. Теперь ты стоишь лицом к лицу со стражем и с проблемой движения путем использования воли. Тебе когда-нибудь приходило на ум, что только немногие вещи в этом мире могут быть объяснены твоим способом? Когда я говорил, что страж на самом деле преграждает тебе проход и может действительно выбить из тебя дурь, я знал, что подразумеваю. Когда я говорю, что можно двигаться, используя свою волю, я тоже знаю, что имею в виду. Я хотел научить тебя двигаться мало-помалу, но затем понял, что ты знаешь это, хотя и говоришь, что не знаешь.

— Но я действительно не знаю как, — запротестовал я.