Карлос Кастанеда, книги 1-3

Дон Хуан взял другую чашку с пастой. Поверхность пасты выглядела застывшей и стекловидной. Я попробовал проткнуть корку пальцем, но дон Хуан подскочил ко мне и оттолкнул от чашки. Он очень разозлился и сказал, что такие шутки — чистое безумие с моей стороны и что, если я действительно хочу учиться, нельзя быть таким беззаботным. Это — сила, сказал он, указывая на пасту, и никто не в состоянии сказать, что это за сила на самом деле. Уже то достаточно плохо, что мы занимаемся ею для наших личных целей, — чего избежать не можем, так как мы люди, — но, по крайней мере, обращаться с ней нужно с должным уважением. Смесь выглядела как овсяная каша. По-видимому, в ней было достаточно крахмала, чтобы получилась такая консистенция. Дон Хуан велел принести мешочки с ящерицами. Достал ящерицу с зашитым ртом и осторожно передал ее мне. Я взял ее левой рукой, как он велел, намазал чуть-чуть пасты на палец и растер на голове ящерицы, затем опустил ящерицу в горшок и держал там, пока паста не покрыла все ее туловище. После этого он велел вынуть ящерицу из горшка. Взял его и повел меня на каменистое место, неподалеку от дома. Там он указал на большую скалу, велел сесть прямо перед ней, как если бы это было мое растение дурмана, и, держа ящерицу у своего лица, объяснить ей снова, что я хочу узнать, а потом попросить ее пойти и найти для меня ответ. Он посоветовал мне извиниться перед ящерицей за причиненное неудобство и пообещать ей, что взамен я буду добрым ко всем ящерицам. А затем велел мне взять ящерицу между средним и безымянным пальцами левой руки — там, где он когда-то разрезал, — и танцевать вокруг скалы точно так же, как я делал, когда пересаживал отросток травы дьявола; он спросил, помню ли я все, что делал в тот раз. Я сказал, что помню. Он подчеркнул, что все должно происходить точно так же, и если я что-то забуду, надо подождать, пока все в голове не прояснится. Очень настоятельно он предупредил меня, что если я буду спешить и действовать необдуманно, то причиню себе много вреда. Наконец, мне нужно будет положить ящерицу с зашитым ртом на землю и следить, куда она побежит, — чтобы определить исход колдовства. Он сказал, что даже на секунду я не должен отрывать от нее глаз, потому что ящерицы умеют ловко рассеять внимание наблюдателя и шмыгнуть в сторону.

Еще не совсем стемнело. Дон Хуан взглянул на небо.

— Я оставлю тебя одного, — сказал он и ушел.

Выполнив все его наставления, я опустил ящерицу на землю. Она застыла, не двигаясь с места. Затем вдруг взглянула на меня, побежала к камням на востоке и скрылась среди них. Я сел на землю перед скалой, как будто перед своим растением дурмана. Глубокая печаль охватила меня. Я задумался о ящерице с зашитым ртом. Размышлял о ее странном путешествии и о том, как она глянула на меня перед тем, как убежать. Мысль была для меня фатальной, была навязчивой проекцией. По-своему я тоже совершал странное путешествие. Моя судьба лучше, может быть, только тем, что я вижу, — правда, в ту минуту я чувствовал, что, вероятно, никогда никому не смогу рассказать о том, что видел. К тому времени стало уже совсем темно. Я с трудом мог различать скалы перед собой. И подумал о словах дона Хуана: «Сумерки — это трещина между мирами».

После долгого колебания я начал выполнять предписанные действия. Паста, хотя и выглядела как овсяная каша, на ощупь оказалась совсем непохожей. Она была очень скользкой и холодной и имела специфический запах. Она холодила кожу и быстро высыхала. Я потер свои виски 11 раз и не заметил никаких признаков ее действия. Я очень старался не пропустить ни малейшего изменения в восприятии или в настроении, потому что даже не знал, чего ждать. К слову сказать, я так и не уразумел тогда сути опыта и продолжал искать какой-то ключ к нему.

Паста высохла и сковала мои виски. Я уже собирался нанести на них еще пасты, когда понял, что сижу по-японски на пятках. До того я сидел, скрестив ноги, и теперь не мог припомнить, когда поменял положение. Потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, что я сижу на полу в своего рода келье с высокими сводами. Показалось, что своды кирпичные, но, приглядевшись, я увидел, что они каменные.

Этот переход был очень труден. Он совершился так внезапно, что я не был готов уследить за ним. Восприятие элементов видения было рассеянным, как в сновидении. Они, однако, не менялись. Они оставались постоянными, и я мог задержаться на любом из них и по-настоящему обследовать. Видение не было ясным или реальным, как то, что дает пейот. Туманное его свойство было чрезвычайно приятно своей пастельностью.