Карлос Кастанеда, книги 1-3

Я еще раз попросил его рассказать, как я выглядел. Мне хотелось узнать об этом, потому что образ бестелесного существа, который он мне внушил, был, конечно же, невыносим. Он сказал, что, по правде говоря, боялся смотреть на меня. Он чувствовал себя так же, как, очевидно, его бенефактор, когда дон Хуан курил в первый раз.

— Почему ты боялся? Я был таким страшным? — спросил я.

— Я до этого никого не видел курящим.

— Ты не видел, как курил твой бенефактор?

— Нет.

— И никогда не видел себя самого?

— Как я мог видеть?

— Ты мог бы курить перед зеркалом.

Он не ответил, а уставился на меня и потряс головой. Я опять спросил его, можно ли смотреть в зеркало. Он сказал, что хотя это вообще возможно, но бессмысленно — так как, пожалуй, умрешь от испуга, если не от чего-либо еще.

Я спросил:

— Значит, выглядишь ужасно?

— Всю жизнь я хотел это узнать, — сказал он. — И все же не спрашивал и не глядел в зеркало. Я даже не думал об этом.

— Но как тогда мне узнать?

— Тебе надо ждать, так же как ждал я, пока не сумеешь передать дымок кому-нибудь еще — конечно, если ты когда-либо освоишь его. Тогда и увидишь, как при этом выглядит человек. Таково правило.

— Что случится, если я буду курить перед фотокамерой и сделаю снимок самого себя?

— Не знаю. Вероятно, дымок обратится против тебя. Мне кажется, ты находишь его столь безобидным, что считаешь, с ним можно играть.

Я сказал ему, что вовсе не собираюсь играть, но ведь он сам говорил раньше, что дымок не требует определенных шагов, и мне показалось, не будет вреда оттого, чтобы узнать, как выглядишь. Он поправил меня, сказав, что имел в виду необязательность определенного порядка действий с дымком по сравнению с травой дьявола — все, что требуется для дымка, сказал он, это правильное отношение. С этой вот точки зрения и следует быть точным в соблюдении правил. В качестве примера он объяснил, что не имеет значения, какую из составных частей курительной смеси взять первой, если количественное соотношение соблюдено.

Я спросил, будет ли какой-нибудь вред, если я расскажу другим о том, что испытал. Он ответил, что есть три секрета, которые нельзя раскрывать: как приготовить курительную смесь, как передвигаться и как возвращаться; все остальное, относящееся к этому предмету, не представляет никакой важности.

8

Мое последнее столкновение с Мескалито было серией из четырех сессий, которые заняли четыре дня подряд. Дон Хуан называл такую длинную сессию «митот». Это настоящая пейотная церемония для «пейотерос» и учеников. Участвовали в ней два старика в возрасте дона Хуана, один из которых руководил митотом, и пятеро молодых людей, включая меня. Церемония состоялась в штате Чиуауа в Мексике, почти на границе с Техасом. Заключалась она в пении и приеме пейота по ночам. Днем женщины, которых не допускали к самой церемонии, снабжали всех участников водой и ритуальной пищей — того и другого было почти символически мало.

Суббота, 12 сентября 1964 года

В течение первой ночи церемонии, 3 сентября, я принял восемь батончиков пейота. Если они и подействовали на меня, то очень слабо. Почти всю ночь я просидел с закрытыми глазами — так мне было легче. Я не заснул и не устал. К самому концу сессии пение стало необычайным. На короткое время я почувствовал душевный подъем и захотел плакать, но с окончанием песни чувство это исчезло.

Все поднялись и вышли наружу. Женщины дали нам воды; некоторые пополоскали ею горло, другие пили. Мужчины не разговаривали вообще, а женщины болтали и смеялись без умолку. Ритуальную пищу — поджаренные зерна — раздали в полдень.

На заходе солнца 4 сентября началась вторая сессия. Ведущий спел свою пейотную песню, и весь цикл пения и принятия пейота повторился снова. Завершился он утром, когда каждый спел свою пейотную песню в унисон с остальными.

Когда я вышел, то заметил, что женщин не так много, как накануне. Кто-то предложил мне воду, но меня уже не интересовало окружающее. Проглотил я те же восемь батончиков, но их действие было уже иным.

Должно быть, к концу сессии, когда пение заметно усилилось и все запели одновременно, я почувствовал, как кто-то или что-то снаружи хочет войти в дом. Непонятно было, предполагается ли пением помешать «этому» ворваться или же наоборот — заманить внутрь.

Только у меня не было своей песни. Все, казалось, с любопытством поглядывали на меня, особенно молодежь. Это раздражало, я закрыл глаза. И сразу почувствовал, что так гораздо лучше воспринимаю все происходящее. Мысль об этом полностью захватила мое внимание. Я закрывал глаза и видел перед собой людей, открывал — и картина не менялась. Окружающее было для меня совершенно тем же самым и с открытыми, и с закрытыми глазами.

Внезапно все исчезло или стерлось, и на этом месте возникла человекоподобная фигура Мескалито, которую я видел двумя годами раньше. Он сидел поодаль, в профиль ко мне. Я смотрел на него, не отрываясь, а он не взглянул на меня ни разу и даже не повернулся.