Карнавал лжи

– Знаю. С тех пор как впервые её увидела. Судьбы ваши сплетут затейливейшие из песен, и их будут петь многие менестрели, кроме меня, и ещё долго после того, как меня не станет. – Мара смотрела в сине-серые глаза; взгляд её сделался глубоким и рассеянным, его окрасила лёгкая, как крыло бабочки, грусть. – Много песен сложат о ней и о вас, и о вас вместе. Песен о братьях-врагах и братьях-рыцарях, о двух сёстрах бессмертных и стольких же – смертных, о двух девочках, в чьих глазах жили звёзды. О великой игре и великом игроке, которому наказано было остаться последним. О круге жизней, слившихся воедино, от которого даже он не мог убежать. О той, которую он впустил в своё сердце, предавшей его и верной ему, как никто, заключившей сделку с гостем из-за Врат. О том, как он убивал ту, кого больше всех в мире хотел бы спасти, о короне, омытой слезами и кровью, которой он увенчал её чело. О том, как он ушёл за грань в самый тёмный час, отдав последний долг тем, кого был призван хранить. О любви, перед которой бессильны были и месть, и ненависть, и смерть… Хотите знать больше? Я могу подарить что-нибудь и вам тоже.

Алексас помолчал, неотрывно вглядываясь в девичье лицо.

– Дар и проклятие – прозревать ткань времени, – произнёс он без тени улыбки. Слегка поклонившись, взял Ташу за руку. – Мы не хотим знать грядущее, Мара-лэн. Игры с высшим знанием опасны даже для бессмертных. Что уж говорить о тех, чья жизнь так хрупка.

– Как знаете. – Мара моргнула, и глубина исчезла из её взгляда. – Мне пора возвращаться к работе. Да освещают светлые духи ваш тёмный путь.

Алексас повлёк Ташу к выходу ещё прежде, чем девушка-менестрель взошла по лестнице обратно на помост.

– Почему ты не захотел?.. – тихо спросила Таша, следуя за ним, пока позади звучал нежный искристый перебор: Мара проверяла строй лютни.

– Я сказал ей почему, – бросил Алексас через плечо. – Она и так сообщила больше, чем нам следовало знать.

– Ты тихо скользишь мимо жизни седеющим ветром,На грани прощанья, на грани меж памятью и расставаньем,На грани – на грани меж тьмою и сумрачным северным небом,На грани мерцанья звезды и свечи колебанья…

Незнакомая песня огладила Ташину спину; в наступившей тишине аккордовые переливы будто касались кожи тихими прохладными пальцами. Старая песня, которую Таша не знала, или песня, которую Мара придумала? И если её собственная, то просто песня или…

– Неслышимым шагом, в погоне за тенью ответа,На грани отчаянья, грани рассвета и вечных туманов,На грани – ты шепчешь, касаясь бокала губами и смехом,На грани – и зная, что ты заблудился за гранью…[4]

Морозный воздух ущипнул щёки, пряный запах костра пощекотал нос – и захлопнувшаяся дверь, как и окно, которое кто-то успел закрыть, заперли звуки в покинутой таверне.

С площади уходили в молчании. Таша не знала, почему молчит Алексас, но ей самой слишком многое требовалось обдумать.

– То, что сказала Мара, – наконец осмелилась заговорить она, – про…

– Не надо. Не думай о её словах. – Остановившись, Алексас повернулся к ней, предоставив праздничной толпе обходить их, как речной поток обходит крупные камни. – Пророчества бесконечно опасны. Чем отчаяннее ты пытаешься их разгадать, тем больше заблуждаешься. Чем изощрённее пытаешься обмануть судьбу, тем вернее следуешь по предначертанному пути. И зачастую твоими стараниями этот путь делается в разы болезненнее и труднее. – Он смотрел на Ташу, глаза в глаза. – Забудь всё, что она сказала. И я забуду.

Она отчётливо понимала его правоту. Легенд о несчастных, пытавшихся убежать от случайно прознанного предназначения, сложили множество, и большинство из них были отнюдь не весёлыми.

Но всё-таки…

Не ответив, Таша опустила взгляд, прежде чем зашагать дальше по мостовой, очищенной от снега. Она пыталась вспомнить слова пророчества, но туманные фразы ускользали из памяти, как песок сквозь пальцы.

Все, кроме одной.

…«о том, как он убивал ту, кого больше всех в мире хотел бы спасти»…

Нет, прав Алексас. Не стоит ей в этом копаться.

Куда проще думать, что её враг никогда никого не любил – или разучился этому ещё шестьсот лет назад.

* * *

Лишь вернувшись в трактир и оказавшись в тепле, Таша поняла, как сильно замёрзла.

Взобравшись с ногами на постель и укутавшись в одеяло, она следила, как Алексас готовится к предстоящей беседе с главой заговорщиков. Потушив свет, юноша сдёрнул плед с зеркала на стене и поставил горящую свечу на столе напротив; потом, не поморщившись, резанул себя по пальцу лезвием шпаги, чтобы оставить на стекле кровавый отпечаток. При взгляде на кровь Ташу пробрала дрожь, но она не отвернулась.