Картахена

— Сейфа у меня нет. — Джузеппино покачал головой и едва заметно подмигнул дежурному. — А капо придет после завтрака, то есть часа в три. Если хочешь, можешь подождать в кладовке, тебе же там вроде нравится. Заодно подбрось растопку в печь, а то у меня кости ноют от сырости.

Сержант направился к себе, маленький дежурный влюбленно смотрел ему вслед.

— Где завтракает твое начальство? — спросил Маркус, не надеясь на ответ, но сержант остановился, покачался с носка на пятку и ответил:

— В «Колонне», наверное. Бывший тоже туда ходил. А ты, говорят, с нашей почтаркой познакомился?

— С какой еще почтаркой?

— Не прикидывайся, что ты ее не заметил. Такая на все побережье одна! Вот получу повышение и посватаюсь к ней. — Сержант облизнулся и ткнул дежурного в бок.

Что бы вы понимали, подумал Маркус, выходя из участка под настоящий ливень, уже заполнивший фонтанную чашу грязной пенящейся водой. Все ваши красотки похожи, как арбузные семечки: мелкие, черные, лоснящиеся от сока. Я знал только одну местную девчонку, которая стоила греха, но она оказалась запретным плодом в самом паршивом варианте из всех возможных.

До сих пор помню, как она держалась со мной: сохраняла расстояние, пыталась найти нужный тон, долго щупала воду ногой, зажмуривалась и входила. Ускользала, навязывалась, спохватывалась и снова ускользала. И что же? Все самое плохое, что может случиться между мужчиной и женщиной, случилось у нас с ней в какие-то несколько весенних недель. Подозрения, ложь, ненависть, месть. Люди годами живут вместе, чтобы накопить такое!

Ну, я, положим, тоже был хорош. Я прикидывался, что избегаю ее, отворачивался, когда сталкивался с ней в коридорах, иногда цедил приветствие сквозь зубы, а потом снова искал этих встреч и нарочно поднимался на второй этаж, где мне совершенно нечего было делать.

Мне нужно было видеть ее глаза — выпуклые, крупные, будто желуди, исчерна-синие, матово блестящие. Стоило мне встретиться с ней взглядом, пусть даже случайно, как я слышал грохот рушащихся балок, шипение горящей краски, свист пламени и чувствовал себя парфянской стрелой, потерявшей движение, дрожащей в воздухе.

* * *

Прежний почтмейстер, которого Маркус помнил со времен пиано-бара, был мрачным, сильно пьющим, разжалованным смотрителем порта. Говорили, что он сжигал на заднем дворе письма, которые ему лень было разносить.

Когда он умер, письма стали приходить в аптеку старого Дамиано, тот их попросту складывал в ящик стола, рядом с гирьками и вощеной бумагой для фунтиков. Потом тут служила женщина по имени Агостина, но она совершенно спилась, ходит по кафе и продает бумажные изображения святых. Однажды Маркус ее видел: в траттории, где она цеплялась к Пеникелле. И про снег в апреле это тоже она кричала.

Наконец-то, подумал Маркус, открывая дверь почтового домика, на которой три дня висел замок по случаю начала Великой недели. Голос, сказавший привет, был юным и мелодичным, на стене конторы появилась просторная карта мира, на стойке стоял допотопный компьютер, над ним висело расписание местных автобусов.

— Привет, синьорина, отличная погода. Мне нужен принтер, — быстро сказал Маркус, наклоняясь к овальному окошку, — и вайфай, чтобы я мог подключиться к сети со своего телефона.

— Вайфая здесь нет, — сказал голос, — но вы можете использовать наш компьютер, это бесплатно. Принтер есть у меня в служебном помещении, правда, впустить вас туда я не могу. Таковы правила.

Раньше у почтовой девчонки пальцы были бы в чернилах, а в конторе пахло бы старым сукном, пылью и сургучом, подумал Маркус, включая компьютер. От почтальонши пахло грушевым мылом, саму ее не было видно за рифленым стеклом, в окошке мелькнули только руки в серебряных кольцах. Маркус вошел в Сеть, быстро набрал адрес, увидел знакомую голубую страницу и перевел дыхание.

Я выбрал пароль для блога, глядя на открытку с собственными крестинами. Подбирая пароль, человек оглядывается вокруг и выбирает слово, например имя собаки или марку сигарет, мне же пришло в голову сделать паролем то, чего не было.

То, чего не было. Мысль о том, что пароль может быть связан с надписью на фризе часовни, пришла к нему еще в полицейском участке и сначала привела его в восторг, а потом показалась бессмыслицей. Тем более что надпись никак не могла поместиться в голубое окошко. Но что, если пароль не вся фраза, а только одно слово? То, которое вырезали вместе с куском картона?

Любовь — якорь в несчастье? Какая любовь? Родительская любовь, разумеется. He storge, agkyra estin en tei atykhiai. Будь у меня часовня, а у часовни фриз, я бы сам на нем такое написал. Значит, storge! То, чего нет на снимке. То, чего нет в реальности флейтиста. То, чего нет у меня самого.