Картахена

Я думаю о бурях равноденствия, о движении и закономерности смерти, о том, что сирокко пахнет залежавшимся сыром, а мистраль — опилками. Я думаю о собачьих днях в июле, днях дрозда в январе и терновой зиме в марте, и еще о том, что поверил бы в Бога, который скажет: все мы бедолаги, все мы горе луковое, черт побери. С самого детства мы слышим тихий болезненный звук флейты и идем на него, будто на зов крысолова, разве это не слабость, которой нет оправдания? Разве это не слабость — признавать смерть?

Я говорил об этом с Петрой, когда мы лежали, ежась от утреннего холода, в продуваемом насквозь флигеле конюха. Похоже, я скучаю по тем дням, когда я мог разговаривать с Петрой. И по самой Петре, смолистой и тяжелой, будто шишка гималайского кедра. Никогда еще не прикасался к такой заднице: вырезанной в форме виолончельной деки, твердой и гладкой, будто тирольская ель, с двумя эфами-тату в виде морского конька, которых она стыдилась.

В ту ночь я просто сдался ей, будто тевтонская армия Сулле, казалось — скажи я хоть слово, и она рассыплется на кусочки, как стальной мост от того, что рота солдат шагает по нему в ногу. Утром я предложил ей помыться в ванне, но она сказала, что предпочитает душ. Конюх жил на походный манер, у него античный сортир с дырой в полу, зато посреди кухни здесь стоит чугунная ванна, воду нужно наливать из ведерка, а потом вычерпывать и выливать в окно.

Петра сказала мне, что конюха убили не так давно, за год до моего приезда в «Бриатико». Он перебрался на окраину поместья после смерти Стефании, чтобы присматривать за двумя старыми кобылами, которых новый хозяин чуть было не отослал на бойню. Молодую кобылу пристрелили сразу за то, что она сбросила наездницу и размозжила ей череп копытом. Старухе было за шестьдесят, кобыла была только что куплена и, наверное, плохо обучена, и все же в этой истории было что-то неестественное — как белая мягкая косточка в недозрелой сливе. Я думал, что женщина, которая держит конюшню, легко управится с любой лошадью, сказал я Петре, и она покачала головой:

— Так и есть. Стефания была отличной наездницей, каждый день выезжала. Лошадь могли опоить. Опоить и подрезать подпруги, например.

Похоже, этот призрачный конюх носил пристреленную кобылу на шее, как несчастный моряк альбатроса, подумал я, но вслух говорить не стал. Я не слишком-то люблю Кольриджа.

flautista_libico

Белладонна оказалась всего-навсего кустом с грязно-фиолетовыми цветами и ягодами, похожими на птичьи глаза, одно название, что красавица. О ней было написано в книге «История отравлений», думаю, что моя мать прочла ту же самую книгу (тираж у нее был приличный, люди любят читать про такое). В интернатской библиотеке было всего несколько полок, забитых учебниками и комиксами, так что мне пришлось идти в городскую библиотеку.

Лучана не умерла, и это меня просто взбесило — все было сделано правильно. Я и теперь помню этот рецепт. Несколько размельченных ягод добавляются в тарелку с едой, и через двадцать минут зрачки жертвы расширяются, голос становится хриплым, температура резко поднимается, а дальше — судороги и конец.

Лучана всегда ужинала одна, когда в столовой уже убирали посуду, другие воспитатели ели в городе, а она экономила (думаю, это еще потому, что в столовую можно было принести свою выпивку, а коротышка пила немало). Это была бедная и жестокая тетка, работавшая в интернате (как я думаю) только для того, чтобы иметь доступ к молодым телам. По крайней мере, к моему.

Больше всего ей нравилось подловить меня в прачечной во время дежурства (а дежурства у меня были довольно часто, за себя и еще человек за пять), запереть дверь и прижать меня к гудящей трясущейся машине. Наверное, прачечная возбуждала ее тусклым светом и грудами вонючих простыней. Мне нужно было увидеть ее смерть, так что пришлось спрятаться в стенном шкафу с посудой, где обломанная ручка кастрюли ободрала мне бок.

Но Лучана не умерла. Она начала задыхаться и плеваться, посмотрела себе в тарелку, вскочила и побежала к медсестре на первый этаж (а та промыла ей желудок водой с марганцовкой, не иначе). Мне пришлось еще долго сидеть в шкафу, потому что в столовой собрались люди, а повариха закатила истерику (вообразив, что Лучана пытается лишить ее места), но через час все успокоились, и можно было пойти к себе.

Мне стало ясно, что действовать нужно проще, без старомодных изысков. В комнате медсестры (пробраться туда оказалось не так просто) нашлись четыре градусника, их следовало разбить над миской, вытрясти ртуть и положить ее на дно вазы с сухими цветами в комнате Лучаны. Пары ртути не имеют ни цвета, ни запаха, а в эту вазу вряд ли кто-нибудь заглядывал со времен Ливийской войны. Приятно было думать перед сном о том, как медленно отмирают теткины нервы, воспаляется печень, выпадают волосы.