Картезианский развратник

Это было плохо, ведь уже близился рассвет, и мне пора было выбираться отсюда. Но как? Да к тому же мы были голые, что не делало нам чести. Самым верным решением было смываться отсюда, да поскорее. Именно это я и сделал. Но прежде чем вернуться к себе в комнату, я справедливо рассудил, что буду последним дураком, если позволю Николь приписывать мои заслуги этому ничтожному аббату. Мое самолюбие не позволяло мне отдать этому негодяю всю славу, которую я только что стяжал на его счет. Ну сами посудите, дорогие читатели, пусть это кажется вам смешным, но разве я не прав? Да и что бы вы сделали на моем месте. Представьте себе наслаждение от возможности отомстить своему сопернику. Уверен, вы не упустили бы случая и не преминули бы поинтересоваться, подобно мне.

— Моя прелестная Николь, вы мною довольны? — спросил я.

Разумеется, она стала уверять меня, что целиком и полностью очарована мной.

— Не правда ли, — продолжил я, — вы не ожидали такого от презираемого вами мальчугана. Вы ошибались: он не заслуживал издевок, которыми вы его награждали, ибо полагали, что он слишком юн для вас. Прощайте, дорогая Николь, меня зовут Сатюрнен, к вашим услугам.

Я порывисто обнял ее, а затем покинул, весьма довольный своей речью. Спокойно открыл дверь ключом, торчавшим в замке, и отправился спать к себе в комнату. Надеюсь, Господь порадовался за меня, как и за любого, кто оказался бы в такой ситуации.

Потрясенный свалившимися на меня приключениями, я с нетерпением ожидал на следующий день продолжения этой странной ночи. Я был рад неудаче аббата и своему собственному везению. Поскольку никто, кроме мадемуазель Николь, на молчание которой я рассчитывал, ни о чем не подозревал, я для начала представил себе, что будут теперь делать все персонажи этой ночи. Особенно я был доволен тем, что был единственным, кто находился вне подозрений. Господин кюре, конечно же, будет хмур, молчалив. Пребывая в дурном расположении духа, он обязательно придерется к кому-нибудь и учинит порку, и только надеюсь, что это буду не я, хотя такой возможности нельзя исключать. Франсуаза будет внимательно рассматривать всех учеников, одного за другим, сверкая глазами от ярости. Она будет искать среди старших того, кому должна отомстить, но не за то наслаждение, что досталось ей самой, а за то, которое получила ее дочь. Наверняка если она меня увидит, ее не проведешь. Николь не решится выйти из своей комнаты, а если и выйдет, то покраснеет, смутится, сделает мне гримасу, а может, чем черт не шутит, бросит на меня нежный взгляд. Она лакомка, стоит ли мне быть к ней таким жестоким? Может быть она и вовсе прогонит своего аббата. Ну, тем хуже для него.

Я так увлекся этими размышлениями, что не мог заснуть, розовоперстая Аврора уже окрасила Восток, а я все еще не сомкнул глаз. Но все же мне нужно было отдохнуть. Сон, который, похоже, подслушал мои мысли, пришел сразу же, как я перестал размышлять, и я проснулся только в середине дня. И каково же было мое удивление, когда, открыв глаза, я увидел Туанетту, устроившуюся в ногах моей кровати и, похоже, ожидающую моего пробуждения. Я побледнел, покраснел, задрожал, подумав, что мне конец. Каким-то необъяснимым образом стало известно о моем участии в ночных беспорядках и настала пора платить по счетам. Эта удручающая мысль лишила меня сил, и я рухнул на кровать.

— Так ты все еще болен, Сатюрнен, — спросила Туанетта.

Я не знал, что ей ответить.

— Его преподобие отец Поликарп собирается уезжать, — продолжала она, — и он считает, что ты вполне в состоянии сопровождать его.

При слове «отъезд» моя грусть мигом развеялась.

— Он едет?! — воскликнул я. — Но я вообще-то прекрасно себя чувствую!

Я вскочил с кровати и принялся одеваться, прежде чем Туанетта успела задуматься о столь скором переходе от печали к безудержной радости. Вскоре мы вместе с ней уже покидали дом кюре. Я был слишком счастлив тем известием, что принесла мне Туанетта, и ни капли не жалел, что ухожу отсюда. Самым большим моим горем было то, что я больше не увижу Сюзон.

Я нашел отца Поликарпа, который был рад меня видеть. Я молча снес объятия Амбруаза, поцелуи и даже слезы Туанетты. Признаться, я и сам от них не удержался. И вот я уже сижу на лошади слуги его преподобия. Прощай, папаша Амбруаз, прощай, матушка Туанетта. Ваш покорный слуга!

Мы трогаемся, едем и наконец прибываем в монастырь.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Теперь я начинал новую жизнь. Благодаря обстоятельства моего рождения мне было суждено пополнить число тех преподобных сластолюбцев, а в дополнение к этому призванию я получил от матери-природы весьма благоприятствующие тому способности, которые уже начал совершенствовать.