Картинные девушки. Музы и художники: от Рафаэля до Пикассо

С Идой у Марка были непростые отношения. Да, она многое сделала для своего отца, и он ценил это, но ругался с ней часто и по любому поводу. Отношения выясняли обычно на русском, и Вирджиничка лишь по интонациям могла догадываться, о чём шла речь. Писать Ида давно перестала, получала свои проценты с продаж картин отца. А вот Вирджиния, напротив, вдруг начала рисовать – и делала это с наслаждением, причем Марк её в этом всячески поддерживал. Вместе они ходили в гости к Матиссу, путешествовали по Италии, Швейцарии, часто бывали в Париже, совершили долгожданную поездку в Израиль. Шагал мечтал о крупных формах, ему хотелось рисовать фрески, но заказов на то, чтобы расписать часовню или общественное здание, долгое время не было.

Марк был по-настоящему привязан к Вирджинии и, когда она уезжала в Англию навестить родителей, отправлял ей печальные письма: «Когда тебя нет, всё кажется очень грустным. <…> Мне хотелось бы написать для тебя целую книгу, но по-французски я пишу, как русская свинья». Как все женщины Шагала, она выполняла много обязанностей, для которых обычно нанимают натурщиц и секретарш: позировала, вела корреспонденцию, а также фотографировала его работы, создавая первый каталог Шагала (со временем Вирджиния сделает фотографию своей профессией). По всему она должна быть счастлива, но, увы, в ней копились недовольство и раздражение. Смириться с ролью «вечно второй» – это одно, а вот жить практически без денег и выпрашивать всё до сантима у Шагала, не любившего расставаться с наличными и оплачивать чеки, – совсем другое! Вирджиничка чувствовала себя униженной, к тому же Ида стала вдруг проявлять характер и противиться излишнему, на её взгляд, влиянию бывшей экономки на её великого отца. Чтобы угодить Марку, Вирджиния решилась, наконец, совершить то, чего он так долго ждал от неё, – развестись с МакНилом и тем самым дать возможность Давиду носить законную фамилию.

Первая часть была выполнена, развод оформили сравнительно быстро, а вот вторую задачу решить так и не удалось. Прежде чем Шагал успел стать официальным отцом шестилетнему Давиду, Вирджиния ушла от него, забрав детей… Счастливая семёрка на сей раз не принесла Марку удачи – лишь семь лет Хаггард провела с Шагалом.

Часто говорят, что Вирджиния попросту сбежала от Марка к любовнику, но на самом деле всё было очень и очень непросто. Шарль Лейренс, тот самый бельгийский фотограф, снимавший Шагала в Америке, был почти ровесником Марка и навряд ли привлёк Вирджинию молодостью и красотой. Он приехал из США и появился в Холмах летом 1951 года, чтобы сделать теперь уже фильм о великом Шагале. Перенёсший тяжёлую болезнь сосудов Лейренс планировал навсегда осесть в Европе, скорее всего – в родной Бельгии. Вирджиния упоминает о его врождённой элегантности и прекрасном вкусе, а ещё у Шарля были разные глаза – один зелёный, другой карий (невольная рифма с невестой Аарона, брата Беллы, о свадьбе которого она так проникновенно пишет в своей книге, – у той невесты тоже были глаза разного цвета, и считалось, что это к счастью).

Лейренс снимал фильм в доме Шагалов, и между ним и Вирджинией вначале возникло чувство взаимной симпатии, а затем и нечто большее. Шарль стал обучать её киносъёмке, они помногу общались и стали дорожить компанией друг друга. Марк-то с Вирджинией всё чаще спорил, высказывал недовольство по самому ничтожному поводу… Когда она уезжала, он скучал, но стоило вернуться, как тут же следовали придирки и упрёки. Шагала утомляли дети, и он стал требовать, чтобы их кормили ужином отдельно. Он часто жаловался на Вирджинию и проявлял качество, которое она называла «детской неверностью»: сперва соглашался во всём, а после отрекался от своих же слов. Ну и, наконец, Марк и Вирджиния, судя по всему, сильно отличались темпераментами: об этом в книге мемуаров Хаггард сказано весьма деликатно, но умеющий читать между строк поймёт всё правильно: «…я тосковала по некой страстной нежности, которая наполняла картины Марка, и этого я не могла ему объяснить. По натуре Марк был робким и сдержанным в любви. Его нежность всё больше и больше уходила в творчество. Он много говорил о любви, он рисовал любовь, но он не любил».