Кащенко

Разумеется, такие нападки на городского голову не сошли бы с рук, если бы за ними не стояла чья-то сильная поддержка. А противодействие такого уровня не появляется на пустом месте. Алексеев действительно мешал — и не кому-нибудь одному, а всей Московской городской думе, права которой он постоянно ущемлял. Происходило это из-за его неукротимого темперамента и огромной уверенности в своей правоте. К тому же, будучи человеком действия, он терпеть не мог долгие дебаты. По воспоминаниям современников, «высокий, плечистый, могучего сложения, с быстрыми движениями, с необычайно громким, звонким голосом, изобиловавшим бодрыми, мажорными нотами, Алексеев был весь — быстрота, решимость и энергия».

В. М. Дорошевич в своей «Трагедии о Московской думе и об украденном ларце» создал литературный портрет градоначальника за «думской» работой:

Здесь Алексеев заседал суровый,

Что Грозного прозванье получил.На этом кресле он сиделИ в сей звонил он колокольчик,

Смиряя оппозицию непокорну;Отселе громы посылал онИ молнии молниеносных взглядов.

До него заседания длились часами, часто не приводя ни к какому решению. Он вел всё быстро, говорил только по существу и не считал нужным выслушивать все мнения, которые ему пытались высказать. И если уж какой-то человек ему не нравился, то Алексеев демонстрировал это со всей искренностью. Учитывая, что сам городской голова имел происхождение не аристократическое, можно себе представить, насколько его манера общаться выводила из себя титулованных особ.

Кстати, у него самого был шанс повысить свой сословный статус. В период потепления отношений с великим князем Сергеем Александровичем последний предложил Алексееву получить потомственное дворянство. Николай Александрович отказался решительно, сказав: «Позвольте мне одну милость. Купцом я родился, купцом желаю и остаться».

По воспоминаниям историка М. М. Богословского, «иного гласного он внезапно обрывал замечанием и терроризировал так, что тот смущался и замолкал… помню раз довольно долго говорил какой-то гласный; говорил запинаясь и плохо, укоряя в чем-то городскую управу, что вот она обещала что-то привести в порядок, а вот оказалось… „Не оказалось!“ — раздался громкий окрик, и гласный, не обладавший очевидно опытностью в парламентских дебатах, смутился и сел»[32]

.

Подобное обращение само по себе может привести собеседника в ярость, а ведь Алексеев не только вел разговоры, но и распоряжался городским бюджетом — так же решительно и ни с кем не советуясь. Поэтому, конечно же, недоброжелателей у него хватало. В. М. Голицын в дневниковых записях упоминает о конфликтных ситуациях с участием Алексеева: «Вчера в думе произошло крупное столкновение головы с Мамонтовым, который… говорил правду, указывая на очень бесцеремонное превышение власти Алексеевым. Если этот будет продолжать так вести дело, т. е. каким-то пашой, то ряд скандалов будет происходить в думе и кончится падением головы»[33].

Многие в Москве спорили, сколько продержится на своем посту чрезмерно харизматичный градоначальник. Кстати, прочить ему скорую отставку начали буквально с первых дней назначения на этот пост. Тем не менее он занимал свою должность целых восемь лет и наверняка работал бы и дальше, если бы не трагическая развязка.

Идея о строительстве психбольницы, которую некоторые историки называют делом жизни городского головы, пришла к нему не случайно. Темой здравоохранения он уже занимался задолго до своего назначения на пост градоправителя. В апреле 1877 года его избрали казначеем Мариинского дамского комитета общества Красного Креста. Собственно, в правительство Москвы он вошел как раз через медицину. Во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов Московская городская дума пожертвовала миллион рублей на военные нужды и открыла восемь госпиталей на тысячу мест, а Николая Александровича назначили санитарным попечителем. Он тут же со свойственным ему энтузиазмом начал вникать в новую для себя сферу деятельности и прежде всего озаботился здоровьем как солдат, так и потенциальных новобранцев. Выступил с резкой критикой патриархальных порядков на предприятиях — имелась в виду неограниченная власть заводчиков, выжимавшая из рабочих все силы.