Каждый второй уик-энд

– Пять месяцев. Ты проводил там время со своей подружкой, а я был рядом с отцом и наблюдал, что с ним творится. Никому из них не становится легче, и мне, черт возьми, уж точно. Ты бродишь вокруг отца как зомби, открываешь рот, только чтобы сказать какую-нибудь гадость, а потом здесь ходишь на цыпочках, из кожи вон лезешь, чтобы маму ничего не расстроило. Ты слишком занят тем, что злишься на папу и оберегаешь маму, чтобы понять, что все делаешь неправильно! – Джереми хлопнул ладонью по рулю.

Кровь бросилась мне в лицо, и кулак инстинктивно сжался у бедра:

– И что же ты делаешь такого гениального, кроме того, что заставляешь ее плакать и ублажаешь отца?

– Отец все время на взводе. А ты только подливаешь масла в огонь. А мама…

– Все время грустит, – подсказал я. – И ты тоже только подливаешь масла в огонь.

– Да, это так, но она не отпускает прошлое. Может, если ты уговоришь ее подумать о том, что с ней делает горе, что она не единственная, кто страдает, тогда она, возможно, и поймет, что ей не нужно все время грустить. Что мы все вместе, семья, могли бы ей помочь. – Джереми покачал головой. – Пять месяцев, Адам. Пять месяцев. Я не хочу так жить. Я не хочу, чтобы они так жили. – Его взгляд скользнул в сторону, когда он добавил: – И ты тоже.

После этого я уже почти ничего не мог сказать. Кроме того, что мой брат любит меня. Конечно, он меня любил – как же иначе? – и я любил его. Да, он не всегда мне нравился. На самом деле редко когда нравился, но я его любил.

Грег не мог не нравиться, и Джереми боготворил его. Мы все были убиты горем, когда Грега не стало. Но мне было легче сосредоточиться на страданиях мамы и своих собственных, чем думать о том, что Джереми тоже мучительно переживает гибель брата. Теперь до меня постепенно доходило, что если он не проявлял своих эмоций так же открыто, как я, это не означало, что он не чувствует так же глубоко. Мне было непривычно думать о Джереми в таком ключе, знать, что он не только страдал сам, но, возможно, трепетно относился и к моим чувствам.

Эти мысли многое прояснили, заставляя меня почувствовать, что я должен попросить прощения и обнять брата. Я не мог вспомнить, когда в последний раз мы с Джереми обнимались по-братски. Я чувствовал, что надо попросить прощения и за это. Слова застряли у меня во рту, мне не хватало дыхания, чтобы вытолкать их наружу. Вместо этого я сосредоточился на нашей общей проблеме.

– Так что же нам делать?

– Для начала мы не совершаем никаких семейных поездок не в полном составе. Я не хочу, чтобы она привыкала к нам без папы.

Предложение выглядело разумным. Мы оказались разобщены, но это не означало, что нам нужно копить потенциально хорошие воспоминания, связанные с этим непростым периодом. Однако, даже соглашаясь с Джереми – сам факт этого поразил меня, – я не видел возможности приступить к исполнению плана прямо сейчас.

– Мы в полном смысле упакованы и сидим в машине. Поздновато давать задний ход.

Джереми задумался. Его лицо обычно сморщивалось, когда он концентрировался на чем-то, как будто само усилие причиняло боль. Несмотря на прорыв в братских отношениях, я по старой привычке рассмеялся. Джереми отреагировал так же предсказуемо, повернувшись и заехав мне по плечу кулаком.

По-видимому, требовался не один разговор, чтобы превратить нас с Джереми в любящих братьев, которые еще и друзья не разлей вода. И боль в плече служила тому подтверждением.

Мама вернулась, сияя свежим макияжем, и я сразу догадался, что первоначальный слой смыли слезы. Интересно, заметил ли это Джереми? Возможно. Его лицо разгладилось, поэтому я предположил, что он покончил с глубокими размышлениями о том, как отменить эту поездку, чего нельзя сказать обо мне. Я был лишен возможности общаться с ним в присутствии мамы, но, когда потирал ушибленное плечо, у меня возникла идея… пусть и хлипкая.

– Думаю, теперь все, – сказала мама. Джереми только хмыкнул. – Бабушке и дедушке не терпится увидеть вас обоих. Вы прекрасно обойдетесь пару дней без своей электроники.

Когда Джереми завел машину, у меня уже не осталось времени на раздумья.

– Прекрасно, – сказал я, намеренно не скрывая своего недовольства.

– Не обращай на него внимания, – сказал Джереми. – Он ноет, потому что целых два дня не сможет звонить своей девушке, и в результате наступит конец света.

Какой предсказуемый идиот. Я с трудом сдержал улыбку.

– Будь осторожен. Сорок восемь часов – вполне достаточный срок для того, чтобы Эрика поняла, что ей не хочется встречаться с парнем, который одевается в детском отделе Gap.

Мы не доехали до стариков. Правда, потому, что загнали мамин «Гео» в дерево, потому что Джереми, хоть и коротышка, смог крутануться и попытался достать меня, не снимая ноги с педали газа. Впрочем, я планировал по-другому.

Нам не вернули наши телефоны и не разрешили ходить куда-либо, кроме школы. Но это не обернулось такой уж катастрофой, как я думал, потому что впервые за долгое время мы с братом действительно разговаривали по душам.

Джолин