Хамелеон. Похождения литературных негодяев

Мой создатель!Я сам улаживал – тому лишь пять минут;Кому же знать?…Вот видите: жена его намедни,Не помню я, на бале, у обедниИль в маскераде встретилась с однимКнязьком – ему она довольно показалась,И очень скоро князь стал счастлив и любим.Но вдруг красотка перед ним

От прежнего чуть-чуть не отклепалась.Взбесился князь – и полетел вездеРассказывать – того смотри, что быть беде!Меня просили сладить это дело…Я принялся – и разом все поспело;Князь обещал молчать… записку навалял,Покорный ваш слуга слегка ее поправилИ к месту тотчас же доставил.

Нелепица, выдумка, ложь! Читатель, зная истинную ситуацию, ясно это понимает. Но что из того? Все сделано столь мастерски, «по законам жанра», что даже Казарин, кому до тонкостей известны светские нравы и небезразличен Арбенин, вынужден, подобно Горичу и Репетилову в «Горе от ума», признать: «Итак, Арбенин – как дурак… / Попал впросак, / Обманут и осмеян явно!»

Да, против всех идти невозможно, даже если кто-то сожалеет о случившемся, подобно баронессе Штраль («Вы все обмануты!.. / И я всему виной»), или прямо называет конкретного исполнителя сплетни, как князь Звездич («Но Шприх!.. он говорил… он виноват во всем…»). Выдумка стала реальностью, в которой все убеждены. Изменить ничего нельзя, другой правды не надо, ибо в выигрыше и те, кто угождает, и те, кому угождают. Продано – куплено! Таковы правила, хорошо известные и всеми безусловно выполняемые. Горе тому, кто попытается их нарушить.

Что же получается? Типичные герои типичным образом действуют в типичных обстоятельствах. Ситуация оказалась общей для русской литературы первой половины Х1Х столетия, обрела гражданство и была изобличена. Уже в первой редакции «Горя от ума» в одном из монологов Чацкого (действие 4, картина 10) механизм зарождения и развития сплетни был разобран детально:

О, праздный! Жалкий! Мелкий свет!Не надо пищи, сказку, бредИм лжец отпустит в угожденье,Глупец поверит, передаст,Старухи – кто во что горазд —Тревогу бьют… и вот общественное мненье!И вот Москва! – Я был в краях,

Где с гор верхов ком снега ветер скатит,Вдруг глыба этот снег, в паденьи все охватит,С собой влечет, дробит, стирает камни в прах,Гул, рокот, гром, вся в ужасе окрестность.И что оно в сравненьи с быстротой,С которой, чуть возник, уж приобрел известностьМосковской фабрики слух вредный и пустой.

О том же Грибоедов в начале 1825 года писал литератору П. Катенину: «…в моей комедии 25 глупцов на одного здравомыслящего человека… и этот человек, разумеется, в противоречии с обществом, его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше прочих… Кто-то со злости выдумал о нем, что он сумасшедший, никто не поверил, и все повторяют, голос общего недоброхотства и до него доходит, притом и нелюбовь к нему той девушки, для которой единственно он явился в Москву, ему совершенно объясняется…»

Краткую, но выразительную параллель – похоже, сознательную! – дает и Пушкин в «Евгении Онегине». Деревенские соседи Онегина, наблюдая со стороны житье новоявленного помещика и не умея (или не желая!) понять мотивов его поведения, отличающегося от общепринятых здесь норм, «в голос все решили так, что он опаснейший чудак». Больше того. Посчитав себя оскорбленными в лучших чувствах, ибо Онегин просто-напросто не захотел ни с кем иметь дело, они не только «дружбу прекратили с ним», но и сделали заключение, окраска которого нам уже знакома:

«Сосед наш неуч, сумасбродит;Он фармазон; он пьет одноСтаканом красное вино;Он дамам к ручке не подходит;Все да да нет, не скажет да-сИль нет-с». Таков был общий глас.