«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1985-1994

Наутро они опять в тростниках. Эго вроде ритуала. Перед зимовкой. Специально для Рогули. Чтобы вспомнил все, как было. Хотя у Челюсти контридеи. Он считает, что нечего вспоминать, поскольку прошло достаточно для любой минерализации. Но тем не менее они на пятачке. Смычок готов сколько влезет торчать среди тростника и чертить каналы на плотном, темном от дождей и штормов песке. Лиловый, который при нем на должности. Носит футляр со скрипкой. Должность официальная. Без дураков. Поскольку Смычок пристроился в том же Доме рыбака, что и Челюсть. Аккомпаниатором. Лиловый же — ассистентом Смычка. Скалапендра крутится с кружком кройки и шитья. Для чухонок, которые строят новую жизнь в независимой экономике. Всему же голова — Челюсть. Он — старожил в Доме рыбака. К тому же сумел доказать автономным властям, что в Питере, откуда его корни, все вылезли из болот, а потому — палеонтологические чухонцы. Чухонкой записана и Скалапендра, произошедшая из Лисьего Носа, что на Финском заливе. Рыжая чухонская Скалапендра. Чита и Одесса, откуда Лиловый и Смычок, тоже вынесены на окраины Великого Пространства. Как и Чухония. Получили автономию. Поэтому происхождение Лилового и Смычка не раздражает аборигенов. Отрицательный хемотаксис у них только к жителям Метрополии, которым оглушен тощий процент.

— Ты в этот процент умещаешься, — подводит итог дискуссии Челюсть. Толкует компаньица, как жить Рогуле.

— К тому же столько лет в загонолуленном мире. Это тебе тоже в плюс.

— А Замок? — спрашивает Рогуля, озираясь на белую громаду, которая нависает над тростниками. Смычок наигрывает в ответ что-то из «Летучей мыши». Лиловый предпочитает бо́льшую определенность. Раскачивая футлярчик, напевает. «Спи, моя радость, усни, в доме погасли огни».

Смычок наяривает «Летучую мышь». Рогуля спрашивает повторно. У Челюсти:

— А Замок?

— Они законсервировались. Рогуля. Ну, пожалуй, не мумифицировались, как первый из Вождей. Что-то вроде парабиоза. Сколько их в Замке? Чего они ждут? На что надеются? Мы не знаем. Тогда с тобой прежние Вожди смылись в Гонолулу. Государства не существует. Одно название. Ассоциация Метрополии с автономиями. Вроде здешней. На самом примитивном уровне. Обмениваются сырьем, чтобы не сдохнуть. Компостом стало Великое Пространство.

— Но ведь тростники живы. Шуршат. А значит…

— Ничего это не значит, Рогуля. Нечего было и возвращаться, если для тебя еще что-то значит, — пытается Челюсть покончить с дискуссией.

— Ты меня не принимаешь за полного идиота, Рогуля? — спрашивает Смычок, увлекая за собой.

— Ну, что ты, Смычок. Вовсе нет. Ты музыкант. У тебя фантазии. Идеи.

— А то, знаешь сам, я сюда за Челюстью потянулся. Он ведь тоже сочинял. Переменился Челюсть.

Мы все сочиняли и переменились, Смычок. Важно, что сочиняем теперь и в какую сторону переменились.

— Вот видишь, а я так и остался со своими каналами. Хотя кое-что получилось. Хочешь покажу?

— Спрашиваешь!

Они пробираются сквозь заросли тростника по тропинке, ведомой только Смычку.

— Видишь, Рогуля?

Черной змейкой вьется ручей, выбегающий из пруда, окруженного тростниками и потому потаенного.

— Ручей ведет в залив. В море. Пруд же соединен с речкой, которая — рукав главной реки Чухонии. Сечешь идею?

— Пока нет, Смычок. Но постараюсь просечь.

— Ну-ка наклонись, Рогуля. Видишь рыбин у корней тростника?

Рогуля наклоняется к бережку пруда и видит. Шесть или семь крупных рыбин лениво шевелят хвостами, уткнувшись носом в корневища растений. Смычок открывает ящик. Тут У него ящик специальный стоит. Вытаскивает складной сачок с крупными ячеями. Сачком подцепляет одну из рыбин. Она широкая в спине, крупная, эллипсоидной формы, похожая на карпа и леща одновременно. Однако чешуя мелкая и густая, как у линя.

— Нравится экземпляр, а, Рогуля?

— Хорош зверь! Откуда они такие здесь, Смычок?

— От верблюда!

Над головой у них пролетела крупная серая чайка с белыми подкрыльями и красным клювом. Она спикировала в прудик и взмыла с серебряной рыбкой в когтях.

— Я эту породу лет десять вывожу. Нет, больше — еще до того, как ты отвалил.

— Я видел, что ты крутился в тростниках. Правда, ты тогда больше каналами увлекался.

— Правильно, Рогуля! Вся идея началась с марсианских каналов. Я спрашивал себя: почему марсиане их построили? И отвечал: потому что жрать нечего стало. По каким-то причинам.

— Как у вас.

— Как у нас. Рогуля. Со жратвой все хуже и хуже. Автономию получили, а жрать нечего.

— Глобальная проблема, Смычок. Только здесь острее. А вообще-то — глобальная.

— Ну ты сам помнишь, тростники были под угрозой, пока Корабль из Замка не выпорхнул. Теперь затишье. Ни мы их. Ни они нас. Ну вот, я этих рыбин вывел. Могут жить в пресных и соленых водах. Им тростники нужны для кормежки.

— А каналы?

— Это мне не по зубам. Тут сообщество нужно.

— Верно, Смычок, чтобы всех накормить, надо тысячи таких ручьев среди тростников прорыть.

— А сколько в море уйдет!

— На прокорм других, Смычок. Не тушуйся! Почему я твои фантазии еще тогда всерьез не принял?!

— С Замком не мог разобраться, с Архитектором, со Скалапендрой.