«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1985-1994

— Вы знаете Максимова, народного артиста? Ах, конечно, вы ведь виделись с ним у меня, помните? Его час назад увезли без сознания прямо со спектакля. Это ужасно! Человек никогда ничем не болел, такой здоровяк… Вы кого-нибудь знаете в Третьей градской? В реанимации?..

В Третьей градской больнице у меня знакомых не было.

— В общем, это неважно. Кому позаботиться, есть… Тут некоторым образом сложилась ситуация… Я очень прошу, не могли бы вы подъехать? Не откажите, голубчик, для меня это очень, очень важно! Лева Максимов для меня… Ведь он… Это не просто талант, это часть моей жизни! Приезжайте, милый, я вас жду!

До Третьей градской езды было минут сорок. Я не стал ломать себе голову, какую радикальную помощь я мог бы оказать народному артисту, к постели которого уже наверняка сейчас съезжались светила столичной медицины. Я был нужен Александру Наумовичу. Как моральная подпорка. Ну, и как комментатор, не без того.

Имя закадычного друга-приятеля моего Александра Наумовича уже много лет гремело по всему миру. Сказать, что все спектакли с его участием шли с полным аншлагом, значит ничего не сказать. Его участие обеспечивало успех любому концерту, любой телепередаче. Мне попалась как-то статья Лоуренса Оливье, в которой он назвал Максимова величайшим трагическим актером современности. «Чудо перевоплощения», «глубочайшее проникновение в образ», «вершины искренности и достоверности» — это Максимов. «Необычайная работоспособность», «величайшее трудолюбие», «поразительная требовательность к себе» — это тоже о нем. И много чего еще в том же духе.

Я не Бог весть какой театрал и тем более не знаток театральных тонкостей, но в тех ролях, где я его видел, меня потрясало ощущение, что, кроме Максимова, на сцене не было никого. Вернее, не так. Другие персонажи присутствовали, но это были актеры, которые исполняли свои роли — кто хуже, кто лучше, и только он — не играл. Я просто видел живого Полония, герцога Глостера, Отелло, и академика Строгова, и пахана Митяя…

Еще одну особенность его творчества, «феномен Максимова», разъяснил мне Александр Наумович. У каждого человека есть свое представление о том или ином классическом герое, и не всегда образ, созданный актером, совпадает с этим твоим личным представлением. Так вот, по словам Александра Наумовича, к каким бы разным людям он ни обращался, все признались, что не представляли себе героев Максимова иначе…

И велико же было мое удивление и разочарование, когда при единственной моей с ним встрече этот титан оказался низкорослым, полнеющим и лысеющим субъектом, с рыхлым и на редкость невыразительным лицом. Он сгреб к себе в единоличное пользование графинчик с водкой и весь вечер сотрясал воздух плоскими и пошлыми остротами. А когда, уступая просьбам, он принялся рассказывать о своей последней поездке в Париж, мне стало просто стыдно за это убогое и бесцветное повествование. Другим, по-моему, тоже.

Вскоре после этой встречи я высказал Александру Наумовичу свое мнение о народном артисте, не стесняя себя в выражениях. Бедняга Александр Наумович кряхтел и смущался, защищая сердечного друга Левушку. «Талант — явление удивительное, непознаваемое. Вы впадаете в извечную ошибку, отождествляете творение с его творцом. Не делайте этого, прошу вас. Не судите о писателе по его романам, о художнике по его полотнам. Это — люди, и как люди они могут оказаться совсем не такими, как вы их себе представляете…» Тут в разговор вмешался его сын Миша, который в ту пору ухаживал за студенткой театрального училища и был в курсе тамошних сплетен: «Да что там — с придурью он, твой Левушка! Уборную им, видишь ли, отдельную, при посторонних они гримироваться не могут, в образ, видишь ли, они входят! С художников, с осветителей, с портных да и со всех по семь шкур снимает, все ему не так, и режиссер ему не указ. А в училище-то — смехота! Профессор называется. Долдонит не разбери-пойми что, а сам и показать толком ничего не может. Да его только и держат потому, что народный… И в кино сколько лет отказывается сниматься — они у нас гордые, Левушка твой…» Александр Наумович только качал головой: «Ну, что ты, Миша, не надо так, ты пойми…» Александр Наумович ждал меня в приемном отделении, отбиваясь от наседающей на него толпы каких-то людей — по-моему, наспех разгримированных артистов. «Пока ничего не известно», — говорил он одному. «Нет-нет, туда нельзя, и меня ведь гонят!» — втолковывал он другому. «Ах, Машенька, голубчик, не плачь, ну я прошу тебя, Бог даст, все образуется!..» Увидев меня, он замахал рукой.

— Идемте, идемте туда. Ах, спасибо вам, милый!.. — И повлек меня, придерживая за рукав, мимо двух плечистых санитаров, которые с профессиональной ловкостью отсекли рванувшихся было вслед на нами артистов.