Хлеб наш солдатский

— Зачем же без куска хлеба? — перебил я комбата. — Бойцы даже в самые тяжелые для нашей Родины дни не оставались голодными, были накормлены и одеты как надо. А теперь обстановка изменилась в нашу пользу. Люди рвутся в бой — это прекрасно!

— После ужина у нас состоится открытое партийное собрание, — сказал капитан. — Будем говорить о задачах коммунистов в предстоящей операции. Приходите, послушайте…

Конечно же, я воспользовался приглашением. Пришел на собрание, когда дощатый дом уже был набит до отказа. Бойцы сидели на скамейках, а некоторые прямо на полу, шум стоял невообразимый. Помещение оказалось довольно вместительным.

Когда за столом, приготовленным для президиума, появился секретарь партийной организации, шум постепенно стал смолкать, и наконец наступила тишина. Двое бойцов встали и предложили мне место на скамье.

Пока шла обычная процедура открытия собрания, избрание президиума, утверждение повестки дня, я внимательно присматривался к лицам окружавших меня людей. И хотя в помещении стоял полумрак, можно было разглядеть и черты того или иного лица, и цвет глаз, и даже их выражение.

Рядом со мной, плечом к плечу, сидел ефрейтор лет сорока с крупным лицом. Щеки потемневшие, обветренные, правую от виска до нижней губы пересекал шрам. Большие крестьянские руки тяжело лежали на коленях.

«Этот наверняка прошел войну с первого ее дня. Многое повидал. Наверное, не раз был ранен, повалялся в госпиталях. А вот тот и пороху не нюхал. Наверное, из пополнения», — решил я, взглянув на молодого бойца, стоящего рядом. Он был совсем юным, с розовым, как у девушки, лицом, пухлыми губами. На шутки товарищей реагировал бурно, смеялся громко, словно боялся, что его обвинят в недостаточном почтении старших. И что-то неестественное, нервозное было в его смехе… Он еще во власти неизвестности, с тревогой ждет предстоящего. Парню только предстоит еще испытание… И мне захотелось сказать молодому бойцу что-нибудь по-отцовски доброе, ободряющее, ласковое. Но к импровизированной трибуне подошел командир батальона, и сотни пар глаз устремились к нему, наступила совершенная тишина.

Пока капитан говорил о том, какие задачи предстоит решить подразделению, какие обязанности возлагаются на каждого бойца и особенно на каждого коммуниста, в помещении стояла такая тишина, что слышно было, как где-то далеко изредка рвались снаряды. И только когда председательствующий обратился к собравшимся с вопросом: «Кто хочет выступить?» — по рядам волной прошел глухой гул.

Ефрейтор со шрамом на лице легко поднялся, откашлявшись, пробасил:

— Разрешите, я скажу…

— Говори, Попов!

— Не робей! Будь как в бою!

— Честно признаюсь — очень хочется дожить до светлого дня победы, — начал, пробравшись через ряды товарищей, ефрейтор. — Очень! Почти четыре года мы идем к этому дню. Через бои, через голод и холод, через смерть и слезы, через госпитали, через потери близких, родных, товарищей. И тем дороже для нас этот день. Мы мечтали о нем в боях, в окопах на земле Литвы и Латвии. Мы думаем о нем и теперь. Мы думаем о тех, кто отдал свои жизни, приближая его. И вот он не за горами! И от нас во многом зависит, как скоро он, этот день, настанет. Но его еще надо добыть. Каждый ли сознает это? Нас не пугают, не должны пугать никакие трудности. Мы должны быть готовы к тому, что кто-то погибнет от фашистской пули, кому-то не доведется дожить до победы. Но пусть вечным памятником всем, кто погибнет в бою, будет ласковое и мирное солнце над нашей Родиной, благодарная память потомков, счастье наших детей!

Какое-то время в помещении стояла тишина, такая, что, казалось, слышно дыхание людей. Затем раздались дружные аплодисменты. Я не заметил, как место ефрейтора занял молоденький лейтенант. Дождавшись, когда смолкли последние хлопки, он удивительно мягким голосом, но горячо заговорил:

— Друзья! К сожалению, мне не довелось воевать столько, сколько боев и сражений выпало на долю ефрейтора Попова. Не пришлось — по возрасту. Мне еще нечем гордиться — на моем счету нет ни одного уничтоженного фашиста. Но я клянусь: в предстоящем бою буду драться до последних сил — и призываю к этому всех товарищей. Фашистскому зверью, укрывшемуся в крепости, придет конец. И не спасут его ни толстые стены фортов, ни рвы, ни заграждения. Сомнем, уничтожим, и баста!

Когда под одобрительный гул собравшихся лейтенант пошел к своему месту, к комбату, сидевшему в президиуме, подошел сержант и, что-то шепнув на ухо, подал ему папку. Капитан раскрыл ее, быстро пробежал взглядом какую-то бумагу, поднялся:

— Товарищи! Получено обращение Военного совета Третьего Белорусского фронта ко всем воинам «Вперед, на штурм Кенигсберга!». Я зачитаю его…

Обращение было выслушано с огромным вниманием. Простые и емкие слова трогали за душу, западали в самое сердце, звали в бой, на подвиг, вселяли уверенность в успех, в победу, вызывали гордость за наш советский народ, за нашу великую Родину, сумевшую не только устоять под натиском сильного врага, но и завладеть инициативой в войне с ним.