Хлеб печали

После той ночи, когда Матильда узнала о себе правду, она не могла найти себе места: у нее все валилось из рук, и слуги жаловались, что она стала непоседливой и гневливой. Она больше не выходила к гостям, ссылаясь на недомогание, и упросила графиню фон Дитценроде освободить ее от латыни, французского, алгебры и ужасного правописания. Когда же мысли от безделья становились совсем тяжелыми и начинали ходить по второму кругу, то Матильда переодевалась в мальчишескую одежду, купленную у сына конюха, и бежала на задний двор, к конюшне. Здесь, вдохновившись рассказами учителя фехтования про знаменитых итальянских бойцов, которые могли сражаться без продыху в течении нескольких дней, не чувствуя усталости, Матильда бегала, распугивая забредших куриц, и лазила по деревьям, не обращая внимания на слуг, выделывала невообразимые прыжки из позиции en garde и фехтовала среди травы по пояс и в грязи по щиколотку. Ей становилось хорошо, когда она изматывала себя настолько, что едва удавалось дышать; думать о будущем было слишком страшно. Она чувствовала на себе взгляд графини, которая следила за ней пристально, но не пыталась утешать, и Матильда была ей за это благодарна.

Каждый вечер и каждое утро Матильда внимательно осматривала свои руки – не выросла ли на них шерсть, и любое пятнышко на светлых ногтях заставляло ее паниковать: она представляла, как ровные ногти твердеют, становятся желтыми, закручиваются, превращаясь в волчьи когти. Затем она вертелась перед зеркалом, скаля зубы и оттягивая верхнюю губу: ей казалось, что ее клыки подозрительно вытянулись, а сколотый зуб добавлял ее облику дикости. Одна из служанок, любившая байки про оживших мертвецов, про чертей и ведьм, как-то обронила, что оборотни не терпят серебра, и Матильда нарочно потребовала себе серебряные столовые приборы, всякий раз опасаясь о них обжечься.

И все-таки она не могла поверить, что не принадлежит к человеческому роду.

- Разве люди думают иначе, чем я? – спрашивала она время от времени у графини, когда они оставались наедине. – Разве они чувствуют иначе? Разве мне не так же больно, как все остальным, если я порежусь или обожгусь?

- Если бы мы знали, что и как чувствуют другие, - неизменно отвечала та, - в мире было бы гораздо меньше войн и споров.

Матильде хотелось расспросить ее о дедушке и о смерти своих родителей. Как они могли быть оборотнями, если она помнила теплый зал и мягкую подушку, на которую ее сажали, и вкусный воздушный крем, и шуршание платья матери, и ее смех, и ласку, и теплое прикосновение. «Неужели я все придумала? – спрашивала она себя, когда не могла заснуть, глядя на уходящую луну. – Где я родилась? В волчьем логове? Неужели дедушка держал меня взаперти, потому что боялся не за меня, а за других людей?» Иногда она начинала ненавидеть деда, но потом неизменно стыдилась своих чувств и с еще большим пылом доводила себя до изнеможения.

Радовало ее разве только то, что человек, которому она обещала мстить, почти не появлялся в их доме, словно чувствовал опасность. Однако Матильда не могла почувствовать к нему прежней ненависти – та будто увяла и осыпалась, как обгоревший лист, и совсем другие чувства пылали теперь у нее в груди. Она чуралась людей и стыдилась себя, но настоящей мукой были обеды и ужины, когда графиня снисходила до того, чтобы позволить Матильде есть с ней за одним столом.

- Ты стала похожа на чумазого мальчишку, - с неодобрением заметила графиня как-то раз во время ужина. – Это нехорошо, что теперь ты не желаешь носить платья.

Матильда насупилась, разрезая мясо.

- Зато вы стали еще красивей, - неуклюже сказала она, желая умаслить графиню, но та вздохнула и сплела пальцы над тарелкой.

- Ты не должна винить себя, - сказала графиня. – Нет твоей вины в том, что ты такая – какая есть.

Матильда сжалась, чувствуя в груди тяжелый, твердый комок.

- Но ты не должна и чересчур жалеть себя, - закончила та.

- Я не жалею, - воскликнула Матильда, покраснев от обиды. – Я… - она не нашлась, что сказать, и схватилась за бокал с разбавленным вином.

- Принеси кофе, - велела графиня служанке, ожидавшей распоряжений у двери. – И к нему тот пирог с персиками, который прислали утром. Заодно проверь, готовы ли пирожные. Я подумала, что их можно украсить засахаренными веточками сирени, поэтому скажи экономке, что я велю выдать на кухню сахарную голову. – Служанка кивала при каждой паузе, будто это помогало ей легче запоминать сказанное, а затем выскользнула из комнаты.

- Глупая девочка, - совсем другим тоном сказала графиня. – Неужели ты считаешь себя злом?

- Из-за меня пропал наш дом, - произнесла Матильда. В глазах щипало от подступающих слез, и она пригубила вино, чтобы отсрочить плач. – И дед. Из-за моего непослушания.