Холоп августейшего демократа

Надо отметить, что Бен-Егуда был самым отвязным царе­дворцем и без мерного стакана рабочий день не начинал. При должности он состоял уже без малого полвека. Кто его приладил на эту должность, уже давно стёрлось из памяти самых отъявлен­ных старожилов Кремля. Раз десять, а может, и больше выгоняли его за казнокрадство и беспробудное пьянство на рабочем месте, но погодя месяца два возвращали обратно, так как без него хоть пить и меньше начинали, но зато тащили из демчертогов всё, что попадалось под руку, от туалетной бумаги до мебелей и гумани­тарной помощи. Однажды даже вседержавные телефоны в авгу­стейшем кабинете срезали. Вот такие были загогулины.

— Ты это. сам прочти голубчик, — отводя руку с картон­кой, произнёс всенародный монарх и принял подобающую свое­му положению позу задумчивого отца нации.

— Задание почти выполнено, о результатах доложу лично. Холоп Августейшего Демократа, подпись, — торжественно про­чёл Егуда.

— И всё?

— Всё! А чего там расписывать, рванёт Шамбалу, и концы в воду.

— Тише, тише ты! — зашипел правитель, вскакивая с ме­ста. — Что ещё за «рванёт»! Глуп ты, братец. Сбережёт для любез­ного мирового сообщества, можно сказать, его колыбель. Да, ко­лы-бель. Странно, странно, а ты, любезный, не замечал, что если в слове «колыбель» убрать «лы», получится непристойное слово.

— «Блядь» что ли?

— Да уж, умом ты, братец, не блещешь, не блещешь! Причём тут гулящие девки? Ты головой, головой подумай.

— Да куда уж нам при вас-то! А эти лахудры, так они все поголовно ещё с колыбели, ну вы и сами знаете. Вы скажите-то, слово какое получается, а то мне вовек не додуматься.

— Кобель, кобель! Вот какое слово выходит, — запрыгал от ра­дости Преемник, довольный своей смекалкой юриста. — Ну, спа­сибо тебе, спасибо, ты, пожалуй, иди себе с богом, а я пока поу­правляю страной, сам видишь, дел невпроворот, — и он кивнул на толстенную кипу заготовок морского боя, на которых красовалась генштабовская шапка и красный штамп «совершенно секретно».

Дождавшись, когда охранник выйдет из кабинета, высшее должностное лицо выскользнуло из-за стола и засеменило к спе­циальной кабинке из матового пластика, в которой стоял секрет­ный телефон секретной связи с «Великолепной семёркой мира». Плотно притворив дверь, властитель вытер о штаны вспотевшие ладони и поднял трубку. На том конце отозвался Билди-Болдинг Абу Дзен-младший.

«Так значит сегодня пятница, — подумал про себя Преем­ник, — Болдинг Абу как раз и дежурит по пятницам в Большом доме всемирной демократии».

— Здравствуте, ваша Всемирность. Дело движется к завер­шению, до момента всеобщего избавления осталось не более двадцати часов.

— Хорошо, наш маленький друг. Истинные ревнители сво­боды и традиций будут вам весьма благодарны. Я, признаться, просто восхищён оперативностью вашего решения. Вы правы, трижды правы, никому не нужна эта головная боль со многими неизвестными. Нам только учителей из-под земли не хватало.

— Извините, а как же особое мнение Али-Фиат де ля Спагет­ти? Говорят, что он намерен обратиться в международный трибу­нал к Понтам Всесветным. Мне что-то боязно, вот бы оформить мою частную инициативу как коллективное решение Семёрки.

— Не бойтесь, наш маленький друг! Мы всегда с вами и в обиду вас никому не дадим, в случае чего мы Спагетти выве­дем из состава постоянных семёрочников, а вас введём. И делов- то! Да вы и сами не робейте, перекройте ему газик, посмотрим, сколько он на своих макаронах напердит, мафиози чёртов. Так что храни нас Всевидящее око.

Трубка замолчала, и в ней стал отчётливо слышен шорох магнитофонной плёнки.

Пулей выскочив из кабинки, Преемник принялся отдавать команды:

— Экстренно увеличить количество голубого золота во всенародном хранилище! Отвечают все! Народглавпрому при­ступить к постепенному снижению давления в поточной трубе «туда — газ, обратно — что дадут» для лекторальной зоны «Гла­мурный абрек»! Начать переговоры с хохлобульбами о доппоставках всенародного газа, а главное, редьки и бобовых. Отвеча­ют все, ответственные — приходящие работники! Всё!

Подобными встрясками Августейший страну озадачивал редко, поэтому, весьма довольный собой, он удовлетворённо вер­нулся к прерванной морской баталии.

32

Горная ночь, непроглядная и плотная, словно чёрная вата, не­хотя шла на убыль. Почти невидимое небо с мелкими слезящи­мися звёздами постепенно серело, а ранние облака и вовсе пре­вратили его бездонный бархат в вылинявшее от дождей и солнца полотно неопределённого, застиранного цвета. Из мрака посте­пенно проявлялись причудливые силуэты гор, камней и деревьев, лёгкий туман, плавающий в почти неподвижном предрассветном воздухе, создавал полную иллюзию их движения, отчего не при­вычному к горам человеку неживой мир казался живым и будто населённым исполинами, вылезшими из дремучих берлог на ко­роткую утреннюю охоту.