Холоп-ополченец [Книга 1]

— Да вишь ты, — подхватил Невежка. — Вчерашний день пригнали нас на село, на переправе-то мы убежать не смогли, стерегли нас. Ну, накормили, дай им бог здоровья, и заперли наших в амбар. Темно уж было. Я в амбар не зашел, притаился там в канаве у амбара. Ничего, не хватились. Гляжу, избы тут около, и все они лошадей во дворы загоняют. Каждый, где стоит, тут и лошадь. А где ж, думаю, запасные? Ну, как все по избам разошлись, спать полегли, я из канавы-то выбрался, прошелся по деревне, спят все, и ворота везде заперты. А у деревенских ворот, гляжу издали, караульный торчит, и лук у его над головой. Не выйдешь, стало быть. А за амбаром-то плетень. Вот я и стал рыть под им. Лопаты нет, топором неспособно, а все выскреб лазейку, проползти можно. Вот я и пошел к амбару, думаю, как замок привесили — каюк. Сбивать станешь, услышат. Нет, гляжу, засов только задвинут. Ну, я отодвинул, а они, дьяволы, дрыхнут.

Тут его перебил Лычка:

— Он меня за ногу хвать! Я со сна думаю — собака.

— Как пнет меня в рыло, — подхватил Невежка, — ну, я сейчас на него навалился. «Молчи, говорю, чортов сын, — я это. Буди других, да, мотри, тихо чтоб». Ну, перебудили мы всех, сказали — выбирайтесь тихо. Выбрались, засов опять задвинули, я их к лазейке привел. Они говорят: «пехом, стало быть?» Ну, что будешь делать? Не ломиться же по дворам. Вылез я первый. Гляжу, а за плетнем как есть в загородку попали, а в ей лошади. А у калитки сторож дрыхнет, рот разинул. Ну, я ему сейчас евоную же шапку в рот, а самого поясом связал. Ну, мы лошадей разобрали. Всем хватило. Еще штуки три им на разживу осталось. Калитку отперли да и с богом. У села-то шажком ехали. Боязно. Ну, как собаки почуют? А там, как отъехали, так и припустили. Голенький-то ох, а за голеньким, гляди, бог!

Михайла оглянул обозчиков. Им, видно, по душе пришлось, что Михайла так смело кинулся в реку, не зная броду, только чтоб убежать от мордвинов и итти добывать волю. Они-то все на своей шкуре испытали холопскую долю, и теперь, когда впереди мелькнула надежда избыть неволю, они не колебались и, как и другие холопы, дружно пошли искать того, кто сулил дать волю. И Михайлу они готовы были признать начальником, коли он вправду окажется смелей и удачливей других.

— Едем, стало быть, того Болотникова искать, — сказал Невежка.

Михайла вывел свою лошадь, вскочил на нее и поскакал вперед.

X

Прошло два дня после отъезда Михалки из Нижнего. Марфуша не выходила из светелки. Когда Домна Терентьевна присылала звать ее обедать или ужинать, она наказывала Феклуше передать мамыньке, что неможется ей чего-то, ко сну клонит и на пищу не позывает.

Первый раз Домна Терентьевна сказала только:

— Ну, господь с ей, пущай поспит… Нонче мучеников Прова и Тарака, их завсегда груздями поминают. Снеси ты ей, Феклуша, посля груздочков солененьких.

Но когда и на другой день Марфуша отказалась сойти к обеду, Домна Терентьевна, кряхтя и охая, взобралась сама по узенькой лесенке.

Заслышав скрип ступенек под грузными шагами, Марфуша быстро отошла от оконца, где она сидела, уронив на колени руки, легла на лавку, сунув под голову ковровый платок, и плотно закрыла глаза. Очень ей не хотелось отвечать мамыньке на ее расспросы.

Домна Терентьевна подошла к дочке, перекрестила ее, покачала головой и прошептала:

— Ишь, болезная, спит. Дело девичье. Дорофею-то Минычу невдомек. Замуж пора девоньке. Вот и засосало сердечко-то. У меня по семнадцатому году уж Митроша, покойник, родился. Ну, ништо, переедем в верх, там Козьма Миныч живо за хорошего жениха сосватает.

Сколько Марфуша ни крепилась, но тут у нее из-под длинных ресниц выползли две крупные слезы и покатились по бледным щекам.

На счастье, Домна Терентьевна уже отвернулась и пошла вниз, наказав девке Аксюшке никуда не отлучаться с верху.

Аксюшка и так все сидела в светелке и старалась, как могла, развлечь Марфушу. Предлагала ей позвать девок песни поиграть или бабку Акулину — погадать на соломе. Но Марфуша только головой качала и просила Аксюшку оставить ее в покое и итти самой во дворовую избу к девкам.

На третий день утром опрометью прибежал запыхавшийся Степка и кинулся к Марфуше:

— Марфуша! — крикнул он с порога. — Слышь ты, чего деется? У нас под городом война, правдашная. Мордвины, с луками…

Но Марфуша дальше не слушала. Как только Степка упомянул про мордвинов, она ахнула, привстала и опять упала на лавку, вся дрожа и уставившись на Степку широко раскрытыми испуганными глазами.

— Ты чего, Марфушка? — удивился Степка. — Неужто столь мордвинов боишься? Словно мамынька. С городу-то на их воевода вышел со стрельцами. С пищалей палят.

— По дороге-то, стало быть, проезду вовсе нет, — бормотала Марфуша. — Всех, поди, в полон забирают те-то.

— Чего там — в полон! Наши стрельцы всех полонянников у них заберут… Марфуша, ты не говори мамыньке, тотчас побегу в город, там со стены все видать. Погляжу, чего там стрельцы…

— Мотри, Степка, как бы в тебя стрелой не попали эти самые.

Ей не хотелось даже называть мордвинов.