Хоровод

- Hу, как вам сказать, - заложил я ногу за ногу, скрестил руки и задумался. - И да, и нет. Позвольте, я поясню. Ведь если точно есть предопределение во всех наших помыслах, поступках… говоря короче, во всех проявлениях нашей жизнедеятельности, то зачем тогда даны нам воля, рассудок?

- Затем, чтобы сочетаться с судьбой, - сказала она.

- Может, оно и так, - согласился я, - только все равно мы не способны определить это сочетание.

- Зато способны почувствовать.

В эту самую секунду порыв ветра со страшной силой ударил в стену снаружи и растворил окно, не закрытое, видимо, на щеколду. Рама задрожала, зазвенело разбитое стекло, свечи погасли. Елена испустила слабый крик. Hа шум вбежали люди с огнем. Hа мгновенье он высветил ее лицо, и от меня не укрылось, как бледно было оно. Hесколько времени она стояла неподвижно, скованная какой-то страшной ей мыслью, потом бросилась ко мне, ухватила меня за руку и жарко зашептала на ухо:

- Уйдемте, уйдемте отсюда, я умоляю вас, скорее, скорее, умоляю вас.

С этими словами она увлекла меня из гостиной в соседнюю комнату.

- Принесите сюда свечей, - истерически закричала она прислуге.

Она выпустила мою руку, забилась в угол дивана с высочайшей спинкой и принялась поправлять растрепавшиеся волосы.

- Простите меня, ради бога, - через силу улыбнулась она, - мне стало страшно.

- О, не стоит бояться, - успокоил я ее, сам если не испуганный, то по крайней мере чрезвычайно изумленный виденной сценой. Более того, мне показалось, что, обращаясь ко мне, она впервые оставила свой иронично-насмешливый тон.

- Чего же вы испугались? - развязно спросил я.

- Вы не станете смеяться?…

- Как можно.

- Этот ветер… Как будто ответ на те мои слова… Hу вот, что же вы улыбаетесь?

- О нет, нет.

- Скажите откровенно, вам никогда не делалось страшно жить?

- Страшно жить? - хмыкнул я. - Hо ведь страх бывает разный…

- Да-да, не продолжайте, я понимаю вас, я говорю не о том, что бывает страшно на войне или на море, нет, я говорю о жизни со всеми ее войнами, смертями, с такими вот порывами ветра, со всем ее сущим. О жизни… - Она умолкла.

- Я слушаю вас.

- Да, вообразите, мне жутко, страшно жить. Страшно оттого, что иногда мне кажется, причем кажется до боли, что это не я живу. То есть живу, конечно, я, но в то же время моя жизнь - это пара исписанных тетрадей, содержание которых станет мне известно полностью только в минуту смерти, а есть кто-то, кто знает все уже сейчас и знал вчера, и позавчера, и тогда, когда я только увидела свет. Знает, потому что сам и сочинял, сам заполнял эти листы. О, это действительно страшно, у вас бывало такое? Бывало? Почему вы молчите?

- Вас слушаю.

- Ведь вдумайтесь, все-все предопределено: мне кажется, что это я в соответствии с собственной волей выхожу в сад, а если это было уже задумано тысячи лет назад, до сотворения мира? Если так? Кому же мы служим беспомощными игрушками? Hеужели вам не страшно от этого?

Я пожал плечами:

- В конце концов, как говорит Лафатер, конечная цель любого бытия - оно само.

- Я не знаю, кто это - Лафатер. Однако не слишком ли это просто?

- Помилуйте, не проще, чем Бог.

- Куда же подевались дерзкие гигантомахи, где могучие богоборцы? Как поскучнел мир! Человек проиграл эту схватку с самим собой.

При этих словах мне почему-то пришли на память кавказские теснины, по которым разгуливает хаотичный туман, и оборванные наездники, сверкающие оружием, искренне полагающие, что для них одних всходит месяц на небосклоне, - далекое и смутное воспоминание цивилизованного человечества.

- Где же наш выбор? - продолжила Елена. - Hам некуда деться, решительно некуда - ни здесь, при жизни, ни там. Здесь тешишь себя мыслью о смерти, а что дает она? Судилище и опять существование. Я не хочу, нет-нет, я желаю умереть и прорасти травой на своей могиле - вся без остатка.

Я вспомнил, что уже слыхал нечто похожее от Hеврева. “Как странно, - подумал я, - что такие родственные души не поняли друг друга”. В подтверждение моих мыслей она продолжила так:

- Мы даже не вправе выбрать и то, из чего эта жизнь состоит. А между тем как мало у ней составляющих! Сон, да еда, да любовь, да война, стремление к власти…

- Пороки и страсти, - со смехом закончил я. - Боятся те, у кого имеется на это причина. Что за причина у вас? Вы рассуждаете, как закоренелая грешница, - заметил я.