Хозяйка Мельцер-хауса

В ушах у Гумберта звенело, тело сотрясалось, шум, такой же громкий, как громовые раскаты, пронзал его насквозь, он был пустой оболочкой, легкой, как обугленная веточка…

– Гумберт! – проревел голос, хорошо знакомый ему. – Гумберт, идиот! Ты куда?

Чей это такой звонкий, пронзительно-повелительный голос? Он не мог вспомнить, его мозг был пуст. Крыса пробежала мимо него и исчезла где-то под градом пуль. Гумберт пошел за ней. Пригнувшись, волоча руки почти по земле, он ринулся в ночь, на нейтральную территорию, где пулеметный огонь взрывал землю.

– Давайте, мужики! Не обращайте внимания. Он все равно уже пропащий…

Идти за крысой было совсем нелегко: в тусклом свете эту маленькую тварь было почти не разобрать. Она могла быть где угодно – спрятаться во вспаханной снарядами земле, или в сучьях сожженных деревьев, или за спинами солдат, лежавших ничком на земле у колючей проволоки. Некоторые из них двигались, что-то кричали, скулили, выли. А один лежа прицелился в него из винтовки, выстрелил через колючую проволоку и повалился вместе с оружием на бок. В ушах у Гумберта свистело и шипело, что-то горячее коснулось его щеки.

Вот она, маленькая беглянка. Она сидела прямо перед ним, смотрела на него своими мигающими черными глазками и чистила усы. Потешная зверюшка. Она ухмыльнулась ему, и он увидел ее острые зубки. Затем она мило повела носом туда-сюда.

– Тебе меня не догнать, – насмешливо прошипела она. – Я слишком быстрая и ловкая.

Он бросился вперед, но поймал только ее тонкий хвост, который тут же выскользнул у него из пальцев. Он лежал в холодной грязи, лицом к колючей проволоке. Еще полметра, и он упал бы прямо на нее, жалобно повиснув на шипах. А крыса, эта маленькая крыса, просто проскользнула сквозь проволоку и скрылась за убитым французом.

– Ну, погоди – сейчас я тебя поймаю!

Ему пришлось крепко прижаться к земле, потому что граната просвистела прямо над ним и врезалась в землю рядом с французами. Вздымалась земля, подбрасывая в воздух комья грязи, камни, ветки деревьев, человеческие тела. Гумберта всего трясло, он зарылся лицом в мокрую землю, засмеялся, потом попробовал ее на вкус – она оказалась пресной, чуть солоноватой, он сплюнул и вытер рот грязным рукавом…

Повернув голову, он увидел, как на восточном горизонте поднималась бледно-молочная дымка рассвета. «Слишком поздно», – подумал он и снова рассмеялся. Он просто смеялся и ничего не мог с этим поделать. Смех стал чем-то независимым от него, он нападал на него, не спрашивая, хочет он смеяться или нет…

Воспользовавшись кратким затишьем после взрыва мины, он встал и осторожно перелез через колючую проволоку. И все же порвал куртку и поранил левую руку, но только потому, что не хотел наступать на неподвижное тело француза. Крыса, естественно, давным-давно убежала, оставив все воронки от бомб позади.

Он шел зигзагами, без цели, по следу крысы, продвигаясь вперед среди пуль и пулеметного огня, не чувствуя своих ног, думая, что летит, совершая какой-то безумный полет над изодранной, кровоточащей землей. Он услышал шум авиамоторов и увидел два английских самолета-разведчика, пролетающих над полем боя, он помахал им и остановился, сбитый с толку, когда увидел, как с его правой руки стекает ярко-красная жидкость.

«Я истекаю кровью, – подумал он и глупо хихикнул. – Я ранен».

Размахивая руками так, будто он хотел взлететь, как птица, он устремился к французским позициям, чтобы взлететь в утреннее небо прямо перед лицом врага.

– Laisse – il est fou! – крикнул кто-то.

– Mais c’est un allemand!

– Tant pis!

Он столкнулся лицом к лицу с двумя солдатами, одетыми не в ту форму. Винтовки, направленные ему в грудь, тоже были не из тех, к которым он привык. Крыса преспокойненько сидела на обгоревшем пне и чистила розовыми лапками свои серые усы. «Ну, давай, – сказала она. – Это враги. Возьми их в плен. Или хотя бы убей».

– Il n`a pas de fusil…

Они приближались к нему, держа винтовки наготове. В ушах у Гумберта шумело, он сделал несколько шагов навстречу им, а затем на него снова напал глупый смех. Он хохотал, надрывая живот, съежившись, хлопая себя по бедрам. Когда приступ прошел, он увидел дула двух винтовок. Внезапно его конечности словно налились свинцом, и ему показалось, что он погружается куда-то глубоко в мягкую землю.

– Je suis… allemand… – услышал он свой голос и очень удивился, что говорит по-французски.

– Nous sommes… – попробовал он еще раз. – Sommes… prisonniers de guerre…

Он увидел, как они усмехнулась, и был бесконечно горд, что вспомнил эту французскую фразу.

– Prisonniers de guerre… – сказал он еще раз. Затем он протянул к ним руки. Когда он увидел ярко-красную жидкость, которая все еще капала и уже насквозь пропитала рукав, ему стало плохо. Все перед ним завертелось, закружилось, словно водоворот, – и черная дыра поглотила его.

19

– Чудесно, господин Блиферт, – похвалила Элизабет старого садовника, который бросил на заснеженную террасу целую охапку хвойных веток. Здесь были и можжевельник, и терновник, и даже несколько кедровых веток, с которых свисали толстые шишки.