Хозяйка «Волшебной флейты» (СИ)

– О да, мне приходится. Видите ли, – у Елизаветы Кирилловны увлажнились глаза, – папенька умер четыре месяца назад, оставив все дела нам с маменькой. У него не было наследника мужеского полу, все мои братики отдали Богине душу в раннем возрасте. Посему папенька нанял мне преподавателей, отправил учиться в Европу… Но мне совершенно не по душе дела! Я в них разбираюсь чуть лучше, чем хавронья в помидорах!

Хмыкнув над метафорой, я спросила:

– И что же за дела в поместье?

Мне действительно было интересно. Но Елизавета Кирилловна ответила размыто:

– Ох, приказчики, крестьяне со своими проблемами, закупщики, поставщики… Право, я терпеть не могу дела поместья!

Она вздохнула и вдруг оживилась:

– Зато у меня есть школа! Я обожаю учить детей грамоте!

– Школа? – переспросила я. Княжна сложила руки на груди, давая понять, что школа для неё самое приятное воспоминание в жизни:

– Да! Ещё папенька организовал школу для крестьянских детей, чтобы обучать их грамоте. А я продолжила. Детки такие милые, они настолько жаждут знаний! Совсем маленькие, они прибегают на уроки и так смотрят на меня, такими глазами… Маменька не благоволит школе, она считает, что крепостным лучше оставаться неграмотными, а я думаю, что грамотные-то они нам больше урожая соберут да денег на оброк заработают.

Боже, деревенская школа для крепостных… Милые детки, которых барышня, играясь, учит читать и писать. А потом, когда вырастут, как нефиг-нафиг запорет на конюшне за какую-нибудь провинность! Не верю я этим княжнам ни на грош.

Я спросила осторожно, чтобы не спугнуть Елизавету Кирилловну:

– А ваша маменька чем занимается?

– О, у маменьки в последнее время есть идея-фикс: удачно выдать меня замуж. Поэтому она постоянно устраивает балы у нас в имении… О-о-о, Татьяна Ивановна! Ведь в ближайшую пятницу также будет бал! Вы должны прийти, я не приму отказа!

– Конечно, я приду, – пробормотала, слегка удивившись, но удивиться сильнее не успела, потому что впереди показалась усадьба, огороженная каменным белым забором с решётками, а под колёса коляски бросилась целая вереница нищих оборванцев с песнопениями.

– Тпру-у-у! – заорал Порфирий, лошадь окоротил так, что она заржала недовольно. Коляска затрещала, опасно накренившись, Марфа с визгом свалилась в кювет, а я машинально схватилась за поручень и Елизавету Кирилловну удержала. Она только охнула. Я подивилась подобной выдержке, но потом поняла, что это просто от того, что княжна потеряла дар речи. От страха.

Экипаж выстоял, не упал, и я отпустила девушку, подобрав подол, соскочила на землю. Нищие показались мне какими-то картинными, ненастоящими. Лохмотья на них были добротными, а заплатки – красиво налепленными. Но воняло от них знатно. Всего их было восемь – пятеро мужчин разного возраста и разной степени бородатости, две худые, измождённого вида женщины и одна девочка лет семи. Роднило всех взрослых то, что они были слепыми. У некоторых на глазах была замотана тряпка, а некоторые просто сверкали бельмами.

Даже ругнуться на них совесть не позволяет.

Но я всё же сказала:

– Господа, поаккуратнее бы вам…

Зато Порфирий, соскочивший с подножки, закричал-зарокотал:

– От щас как огрею кнутом, чтоб знали, куда не соваться! Виданное ли дело, едва барынь не зашибли, татье отродье!

– Да всё же в порядке, Порфирий, – негромко заметила я. – Ты Марфе помоги, она там, кажется, покупки растеряла.

Один из слепых кинулся мне под ноги, причитая хорошо поставленным баритоном:

– Не вели казнить, барыня, нищие мы, богиньи люди, на богомолье идём, ненароком чуть сами не зашиблися… Девчоночка ещё не обвыкла водить-то… Прощеньица просим, барыня, нам бы где покормиться и на ночлег попроситься…

Он упал на колени, пополз, перебирая ими, прямиком ко мне и весьма прицельно для слепого схватил мою руку, но не облобызал, как я предполагала, а просто прижался лбом к тыльной стороне кисти. От него исходил жар, и я подумала, что мужик больной. Но руку выдернуть мне показалось невежливым. Я торопливо ответила:

– Ну-ну, вставай. Никто не пострадал, это хорошо, но надо быть аккуратнее.

Марфа с кряхтеньем выбралась из овражка, заметила с осуждением:

– Задавить его, так никому хуже не будет, а ежели её сиятельство пострадает, так как мы, крепостные-то, жить без неё будем?

– Всякая жизнь важна, Марфа, голубушка, – выдохнула княжна, поправляя покосившуюся шляпку. Сойдя на землю, Елизавета Кирилловна старательно улыбнулась слепому, не приближаясь, впрочем, к нищим больше, чем на пять шагов:

– Богиньин человек, здесь рядом моё имение, мы привечаем всех, кто идёт на богомолье, уж скажи своей девчонке, чтобы вела вас прямиком на скотный двор. Найдёте там кров и еду.

– А далеко до имения? – повернулась я к ней. Елизавета Кирилловна вскинула руку в точно выверенном жесте, красивом и плавном, указав на еловое скопление прямиком за берёзовым перелеском, в котором мы остановились:

– Верста, не больше. Желаете прогуляться, Татьяна Ивановна?

– Что вы, – ответила чисто из вежливости. Я-то привычная к прогулкам, а вот княжна, кто её знает. Заболеет ещё или ногу подвернёт.