Она вспыхнула, как маков цвет, нервно оглянулась на дом, как будто маменька могла её услышать, и зашептала:
– Вы попали в самую точку, Татьяна Ивановна! Но Богини ради, ни слова маменьке! Она не должна знать!
– Продать собирались?
– Заложить, – покаялась княжна. – Дело в том, что мне срочно нужны деньги, понимаете?
Я кивнула. Что ж, один секрет раскрылся. Но спрашивать, зачем княжне деньги, да ещё и тайно, я не буду. Это не моё дело. Моё дело – заведение открыть в ближайшее время.
– Что ж, будьте осторожны, Елизавета Кирилловна, – улыбнулась я ей напоследок и, опершись на протянутую Порфирием руку, села в коляску. – Если что, дайте мне знать, я с вами схожу в ломбард.
– Благодарю вас, – с чувством ответила она, и я скомандовала:
– Порфирий, трогай.
Щёлкнули вожжи, лошадь двинулась вперёд, коляска закачалась, я откинулась на спинку. Устала, как собака. Сумерки обняли нас, поглотили дом, приласкали еловые верхушки. Свежесть вечера заставила поёжиться, Порфирий оглянулся, как будто почувствовал, и сказал:
– Холодно? Я вам, барыня, накидочку дам, погодьте.
Прямо на ходу он приподнял зад с сиденья. Оно оказалось крышкой ящика, откуда Порфирий вытянул толстое покрывало, отороченное мехом. Подал мне. Я с наслаждением завернулась в него, отметила, что оно воняет лошадью, но ничего не сказала. Нельзя быть слишком придирчивой.
Мы выехали в перелесок, когда на нас упала ночная темнота. Стало страшновато, но я только забилась вглубь коляски, лёгкий ход которой убаюкивал. На небе неспешно карабкалась ввысь полная луна. Я пристально вгляделась в неё – точно такая же, как у нас, даже кратеры можно разглядеть. Белёсая, равнодушная, чуть обгрызенная справа – не полнолуние, но почти. Похожа на толстую букву С – значит, она старая и скоро ей наступит смерть. Не помню, в какой книге я вычитала это, давно уже, ещё в детстве…
Утробный глухой звук огласил окрестности. Я замерла, покачиваясь в такт небыстрой рыси лошади, перевела взгляд с неба на деревья. Никакого движения. Только вой. Самый настоящий волчий вой! Долгий, унылый, безнадёжный. И другой голос, вступивший – молодой, задорный, ещё не такой длинный, подлаивающий в начале.
– Порфирий, – встревоженно позвала я, – это волки?
– Волки, чтоб им неладно! – ответил кучер и сплюнул с досадой. – Вот бы ружжо, уж я б их пострелял!
– Но они же не нападут? – спросила со страхом. Вот не хватало ещё в этом мире погибнуть в клыках волчьей стаи…
– Не должны бы, – с сомнением ответил Порфирий. – Не зима ж. На крайний случай у меня есть во!
И он показал мне длинный, сложенный восьмёркой хлыст. Успокоил, ага… Хлыстом волков не отпугнуть. Я нервно попросила:
– Давай побыстрее, пожалуйста. Совсем неуютно как-то… Хоть и не зима. А вообще, волки полезны…
Порфирий причмокнул на лошадь, и коляска закачалась сильнее, рысь стала размашистее и скорее. Но вой не удалялся. Он словно преследовал нас. Вглядываясь в лес напряжённо, я подумала, что увидела что-то мелькнувшее между деревьями. Всполошилась. Вцепившись в ручку коляски, ещё сильнее вгляделась.
Волк.
Большой, бурый, высокий на лапах. Бежал с открытой пастью, вывалив язык набок, и смотрел на меня пронзительным взглядом. Рядом трусил волк поменьше, подросток толстолапый.
– Гони, Порфирий! – воскликнула. – Побыстрее!
Волки, волки… Я не хочу, чтобы меня съели, я хочу в постель, спатушки…
Кучер снова тряхнул вожжами, и лошадь пустилась в галоп. Так мы и въехали в город – доскакали! На улице Порфирий чуть притормозил коняшку, чтобы та не взмылилась, и до дома мы доехали снова рысью. Волки остались в лесу, и я поблагодарила бога, что добралась живая и здоровая.
Я ввалилась в дом, как пьяная. Даже дверь собой подпёрла, чтобы случайно никакой волк не вломился. А Лесси удивилась, когда вышла в коридорчик. Глазки вылупила, спросила:
– С барыней всё хорошо?
– Хорошо, – выдохнула я и стащила надоевшие перчатки. Лесси с книксеном подошла и сняла с меня шляпку, приняла перчатки, спросила:
– Ужинать, барыня?
– Нет, я была в гостях. Только спать, хочу спать…
– Я приготовила вашу постель, барыня желают бокальчик вина перед сном?
Я подняла брови. Желаю ли я бокальчик? После переживаний с волками, после траблов с княжеской семьёй, после поимки воришки на Язовенной улице… Да, желаю. Потому что шампусик уже выветрился, да и не пила я его почти.
– А какое вино? – спросила пристрастно. Лесси присела в книксене:
– Барыня Корнелия Яковлевна любили красное французское, но в погребце всякого есть запасы. Вы, барыня, пожелайте только. 1348927
– А белое сладкое есть?
У меня даже вкус во рту появился. Сладкое белое было моей слабостью. Прям чтоб жёлтое было, как цыплёнок! Чтоб во рту вязало сладостью, чтоб попа наутро склеилась!
Именно так я и сказала Лесси, а она нахмурила бровки. Потом её лицо просветлело, и она сказала:
– Я вам, барыня, сервирую вино, которое любил господин Раковский, он всегда просил белое.
– А кто этот господин Раковский?
– Да разве ж я понимаю што, барыня! Гость мадам Корнелии…
– Ладно, принеси мне бокал вина – ей-богу, какого угодно, Лесси, а я пойду спать.