Хозяин Спиртоносной тропы

У крыльца дома — Стюра. Сидит на чурке, устало смотрит на него, теребит жареную на костре кедровую шишку. Он не видел ее с того памятного дня, когда Кузя стрелял в Захара Климова. Спешившись, подошел к ней, приветствовал:

— Давно не виделись. Где так долго была?

— Тайга большая, — как всегда спокойно, растягивая слова, ответила Стюра, протягивая ему шишку: — Скоро орех дойдет. Нынче его много!

Кузя отказался от шишки:

— Это я знаю, что тайга большая. Тут без тебя такое творится!..

— Знаю, — также равнодушно покачала головой та, не переставая лузгать еще молочные орешки.

Кузя удивленно, недоверчиво посмотрел на нее, прошел к лестнице на сеновал. Труха перекопана, постель перевернута. Сунул руку в тайник — нет револьвера!.. Похолодел: нашли, забрали. Но почему не сказали? Снизу голос Стюры:

— Не ищи, там его нет.

— А где? — слетел на землю Кузька.

— У Стюры в штанах, — негромко проговорила Катя и, так и не дождавшись, когда Кузя придет в себя от шока, стала пояснять. — Перед тем, как полиция явилась, пришла Стюра. Залезла на сеновал, взяла из твоего тайника, что было спрятано, запихала себе в штаны и села на чурку. Тут и сыщики пришли.

— Откуда ты знала, что у меня где лежит? — присаживаясь рядом, спросил у Стюры бледный Кузя.

— Знала, — просто, продолжая щелкать, ответила та.

— А кто сказал, что к нам сыщики явятся?

— Никто. Сама знала.

— Откуда?!

— Надо глядеть и слушать, — покосившись на него, первый раз за все время хитровато улыбнулась Спора.

— Как? У меня что, ушей и глаз нет?

— Есть, но ты все равно не видишь и не слышишь.

— А ты, значит, видишь и слышишь?

— Да.

— А может, ты ведьма?

— Нет. Так, без колдовства вижу, слышу и чувствую.

Кузя в растерянности, не понимает, как так может быть: либо он дурак, либо Стюра его за нос водит. Вспомнил тот день, когда встретил ее на мосту:

— А тогда… откуда ты узнала, что ночью придет на сеновал Захар?

— Увидела, у него в глазах было сказано. Я днем была, он тут околачивался, с Катей заигрывал. Тогда и поняла, что он затевает.

Кузя замолчал, прямо глядя на Катю. Та тоже испуганно смотрела на него. Вместе переосмысливали сказанное. Прошло некоторое время. Стюра закончила разбирать шишку, достала из кармана еще одну, опять протянула Кузе, вторую Кате, потом себе:

— Ныне зверь сытый будет, ореху много.

— А помнишь… тогда на дороге, когда я тебя обогнал на лошади? Ты сказала, что китайцы пустые, без золота ушли? — приблизившись к ее уху так, что едва услышала Катя, спросил у Стюры Кузя.

— У Коробкова в глазах было сказано.

— Что?.. Ты хочешь сказать, что…

— Да. Золото тут, на Крестовоздвиженском прииске спрятано. Что знают Коробков и Заклепин. Еще кто-то знает, но пока мне эти люди неведомы.

В голову Кузе пришла страшная догадка, чье золото перевозила в седле Дарья. Знает ли об этом Стюра? Прежде всего, спросил ее:

— Как они его прибрали к рукам? Ведь с китайцами была драка из-за полюбовных отношений.

— Никаких отношений не было, все делано нарочито, чтобы было на кого свалить вину, — покачав головой ответила Стюра.

— Двоих старателей нашли в шурфе. Кто их убил?

— Это мне неведомо. Знаю только то, что в глазах у Коробкова сказано.

Надолго замолчали, думая каждый о своем. Раскрасневшаяся от слов Стюры Катя подавлено смотрела на землю, держа целую шишку: сейчас не до нее. Кузя вообще затаил дыхание, знал, что бывает после таких слов.

— Зачем ты нам такое говоришь? Хорошо, предупредить, чтобы мы остерегались Захара — это одно. Но ты знаешь, что может статься от наговора на Коробкова и Заклепина?

— Знаю, — спокойно ответила Стюра. — Только вам и открылась.

— А вдруг я Коробкову и Заклепину донесу, что ты нам тут сейчас поведала?

— Не донесешь, — широко улыбнувшись, уверенно ответила Стюра, потрепав Кузьку по плечу.

— Почему знаешь?

— Мне он сказал, что ты сын Ефима Собакина, а у него внутри была таежная жила. Значит, и у тебя она есть.

— Как это, таежная жила?

— Это вроде как дух, когда человек живет по канонам семи заповедей. Слышал, небось? Тятя говорил?

— Нет.

— Так уж и не говорил? А может, не успел?

— Может, и не успел.

— А ты, Катя? Тоже нет? Тогда слушайте, вам уж пора их знать. Мне то их давно мой покойный тятя сказывал:

Слушай — но не говори, смотри — но не показывай,Нашел — но не приводи, знаешь — но не указывай.Хочешь — но не греши, не имеешь — но помоги,Умирающему — отвори, и этим Закон мой сказанный!

— Ишь ты! — переосмысливая ее слова, только и смог сказать Кузя, а Катя шептала про себя, стараясь запомнить. — Знать, кто так живет, у того есть жила таежная?

— Выходит, что так. Тот, кто ее имеет, — здесь не просто так, а навсегда. Не так, как пришлые сезонники, желающие «погреть руки у костра любым способом» и уйти назад при барыше. Кто ею владеет, пришлых и конторских в душу не пускает, себе дороже. У тебя, Кузька, это в глазах видно.

— А у меня? — робко спросила Катя.

— И у тебя жила есть, иначе при тебе так не говорила бы.