Храбрые сердца однополчан

На хутор, где засели гитлеровцы, я бросил имевшуюся в резерве роту автоматчиков. Рота решительно пошла в атаку, ведя на ходу дружный огонь. Она выдвигалась слева от нашей залегшей в бороздах группы, наступая на деревню, расположенную справа. То есть шла через нас. Мы оказались теперь под огнем своих защитников. Пули свистели над головами, рикошетили. Автоматчики нас не видели и, чего доброго, могли вот так половину своего командования перестрелять.

Судьба в этот раз прямо-таки издевательски шутила над нами. А может, сами во многом виноваты? Так или иначе, надо немедленно выходить из положения. И пожалуй, единственный выход — рискнуть той же судьбой.

На мне была венгерка с меховой опушкой. Из офицеров полка только один я так одет. В подразделениях тоже бывал в своей куртке-венгерке. Поднимусь сейчас во весь рост — должны узнать командира полка…

Встать!

Превозмогая боль и слабость в бедре, приподнимаюсь. Поворачиваюсь лицом к фронту наступающей роты… Вместе со мной поднялись начштаба и адъютант.

Огонь мгновенно прекратился.

Рота прошла мимо нас. Лишь после этого автоматчики вновь открыли огонь.

Опять сваливаясь в борозду, я с горячим чувством подумал об этой роте и ее командире, об отличной управляемости и блестящей боевой выучке автоматчиков.

В первые минуты ранения, пока разобрались, что к чему, Михаил Красносвободский перетащил меня на себе в борозду поглубже. Потом с помощью других товарищей доставил на огневую позицию наших артиллеристов, где нашлось укрытие и куда вскоре прибыли медики.

Рота автоматчиков тем временем ворвалась в хутор. В огневом и рукопашном бою гвардейцы сломили сопротивление гитлеровцев. В деревню, как выяснилось, еще при завязке боя нашим полком скрытно просочилось выполнявшее свое задание на передовой фашистское саперное подразделение. Могли, конечно, саперы отсидеться там тихо, но не удержались от искушения «перещелкать» русские командиров из засады. А дело-то вон как обернулось! Разгромив вражескую группу, наши автоматчики захватили около четырех десятков пленных, в том числе начальника штаба саперного батальона. То был отъявленный фашист. Он пытался жестоко расправиться со своими подчиненными, сдавшимися в плен, да руки были связаны. Он злорадно посмеивался, наблюдая, как я мучаюсь от боли и жажды. На допросе вел себя нагло.

Во временное командование полком вступил майор Николай Андреевич Боронин. Я был уверен, что во главе с этим храбрым, умным, тактически грамотным комбатом 87-й гвардейский, продолжая боевые действия, одержит немало побед.

Самому же мне, как видно, предстояло длительное лечение.

В полковом медпункте врач тщательно осмотрел меня, несколько раз повторив при этом: «Ранение тяжелое, но жить, слава богу, будем, Иван Моисеевич». Посмотрел мне в лицо своими добрыми глазами и сказал:

— Можно дать пить.

Операцию делали в медсанбате. Она длилась около часа. Главный хирург армии полковник медслужбы Подгорбунский и ассистент майор медслужбы Каменская, оперировавшие меня, потом рассказывали.

— Картина редкая и замысловатая, — говорил главный хирург. — Подстерегла вас не простая, а бронебойная пуля. Попала она в ваш пистолет, висевший на боку и послуживший в данном случае как бы щитом. Раздробив пистолет, пуля внесла с собой его осколки в тело. Мы извлекли их около тридцати, больших и маленьких. Полагаю, что отыскали не все.

— Они еще напомнят вам о себе, — тепло улыбаясь, сказала Каменская. — И мы, наверное, еще встретимся.

Как в воду глядела. Встретились мы с этой обаятельной женщиной и прекрасным специалистом в 1949 году в одном из московских институтов, когда у меня рана открылась. Позже, во время очередной операции, которую сделал хирург Ковалев, удалось выловить пистолетную мушку, занесенную в тело при ранении бронебойной пулей.

Двадцать лет спустя, в 1965 году, произошла просто удивительная в своем роде встреча.

Отпуск в тот год пришелся на август (что нечасто бывает), я проводил его у моря. На мужском пляже обычное лежбище. И однажды подползает ко мне разморенный солнцем купальщик — не подходит, а именно подползает, вяло шевеля руками, как ластами. Уставился на меня: сначала чуть прикрытое плавками бедро осмотрел, потом глянул в лицо.

— Вы, случайно, не Третьяк?

— Случайно да, — отвечаю. — А откуда вам стало известие?

— По шраму узнал, — ответил он, тыча в бедро своей мягкой рукой. — В сорок четвертом году в медсанбате мы с доктором Каменской ассистировали полковнику Подгорбунскому, который вас оперировал. Рана, доложу я вам, уникальная.

Южное солнце, пляжное приволье да еще вот такая неожиданная встреча располагали порассуждать, пофилософствовать.

— Не знаю, насколько это достоверно, — заговорил я первым, — но слышал, что будто бы Пирогову принадлежит следующее изречение: «Хорошего хирурга узнают по тем операциям, которых он не делает».

— То есть по тем операциям, от которых хирург нашел возможность воздержаться?

— Именно так.

После минутной выдержки он ответил мне в тон: