Храм Фемиды. Знаменитые судебные процессы прошлого

Сегодня, 60 лет спустя, в другой стране и в значительно изменившемся мире, мы можем взглянуть на происходившее 17–19 августа 1960 г. в Колонном зале достаточно беспристрастно: всё было сделано аккуратно и пристойно. Итог процесса был ясен с самого начала: вряд ли кто-то думал, что признавшему вину и добросовестно во всём сознававшемуся Пауэрсу «дадут вышку», да и не в этом была цель суда. Руденко переигрывал, пережимал с «политическими обобщениями», но таков вообще был стиль тогдашнего советского публичного обвинения, восходящий ещё к гневным филиппикам Вышинского и Крыленко. При этом он вполне добросовестно и профессионально проанализировал доказательства, и, напомнив собравшимся о том, что верхняя санкция статьи предусматривает высшую меру наказания, гуманно попросил у суда для обвиняемого 15 лет, оставив тем самым простор для проявления ещё большей снисходительности.

«Дело о разоблачённом американском лётчике-шпионе Френсисе Гарри Пауэрсе вызвало столь острую и гневную реакцию советского народа и всех миролюбивых людей потому, что разоблачение одного из агентов американской разведки, пойманного с поличным и сбитого во время агрессивного шпионского полёта 1 мая 1960 г. в районе Свердловска, явилось одновременно разоблачением реакционных правящих кругов Соединённых Штатов Америки, сделавших государственную политику своей страны рассчитанной политикой вероломства, провокаций, шпионажа, «политикой балансирования на грани войны» во имя интересов капиталистических монополий».

Роман Руденко. Обвинительная речь 19 августа 1960 г.

«…У защиты нет спора»

Среди блеска генеральских мундиров немолодой адвокат в неприметном сереньком костюме казался человеком сугубо штатским. Впечатление это было обманчивым, военная юстиция даже адвокатов предпочитала видеть своего «разлива». Михаил Ильич Гринёв войну закончил майором юстиции, членом военного трибунала Московского округа ПВО, и все правила игры знал не хуже судей. Его поведение во время процесса и заключительную речь можно было смело рекомендовать начинающим советским адвокатом как образцовые: все приличия соблюдены, обязанности выполнены, а подводные камни аккуратно обойдены. В самом начале аккуратно напомнив суду, что он «свой» («…у защиты нет спора ни по фактам вменяемых Пауэрсу обвинений, ни по той оценке преступления, которая дана ему государственным обвинителем»), адвокат старательно изобразил своего подзащитного пешкой, игрушкой в руках могущественных братьев Даллесов, недалёким, оболваненным американцем из небогатой трудовой семьи, жадноватым и аполитичным. Гринёв добросовестно напомнил о сотрудничестве своего подзащитного со следствием, его объективную положительную роль в разоблачении его «хозяев» – «Центрального разведывательного управления, правящих реакционных сил Соединенных Штатов Америки, пославших его на верную смерть и желавших его смерти». Разумеется, заканчивая своё выступление, и он воззвал к гуманности.

«Мне предложили работу, за которую много платили. Я подумал, что мне просто повезло… В результате я материально жил хорошо, мы с женой ни в чём себе не отказывали и в то же время имели возможность делать сбережения».

Пауэрс в ходе процесса

«Самый гуманный суд в мире» назначил Пауэрсу «десятку». Через полтора года его обменяли на «полковника Абеля» – советского разведчика-нелегала Вильяма Фишера, осуждённого в США за шпионаж.

Френсис Гэри Пауэрс (справа) и создатель самолета U-2 Келли Джонсон (1966)

В США Пауэрсу немало досталось от радикальных «патриотов», обвинявших его в том, что не покончил с собой и не молчал на следствии, но официально к нему не было никаких претензий. Кстати, погиб он через полтора десятилетия после возвращения на родину более чем достойно: пилотируя вертолёт и столкнувшись с нехваткой топлива, он пошёл на вынужденную посадку, но в последний момент в условиях свободного планирования резко вывернул, увидев внизу играющих детей; это и погубило его, и вряд ли он мог не понимать, что погубит…