Христианство. Настоящее

Свято место пусто не бывает, и, когда у христианства по тем или иным причинам не получается быть тем, чем оно быть призвано, оно ставит во главу угла нечто иное. Самый простой случай подмены – государственные или национальные интересы. Это искушение так или иначе переживали или переживают, пожалуй, все конфессии с достаточно длинной историей, и русское православие – не исключение.

Христианство по своей природе – не родо-племенная, а универсалистская религия. Ее основной посыл – возможность войти в церковь для каждого человека из любого народа по личному выбору, а не по праву рождения, принадлежности к определенной культуре, владению языком и т. д. В то же время православное христианство глубоко укоренено в истории и культуре Византии и некоторых других стран и народов, прежде всего южных и восточных славян; оно наднационально, но его невозможно назвать вненациональным, и поэтому исторически его отношения с разными национализмами складывались по-разному.

А сегодня у нас всё чаще речь заходит о целой империи или цивилизации, центром которой выступает именно народ, причем церковная власть призвана в ней сотрудничать с государственной самым тесным образом. По сути, речь сейчас идет о несколько модернизированной версии византийской симфонии властей

. Канонизированный император Юстиниан определил это понятие в VI веке так: «Величайшие дары Божии, данные людям высшим человеколюбием – это священство и царство. Первое служит делам Божеским, второе заботится о делах человеческих. Оба происходят из одного источника и украшают человеческую жизнь. Поэтому, если первое поистине беспорочно и украшено верностью Богу, а второе украшено правильным и порядочным государственным строем, между ними будет доброе согласие (симфония)».

А вот как воспевает это единство стихира, которая была сочинена монахиней Кассией и которая и по сей день звучит в наших храмах на Рождество: «Августу единоначальствующу на земли, многоначалие человеков преста; и Тебе вочеловечшуся от Чистыя, многобожие идолов упразднися. Под единым царством мирским гради быша, и во едино владычество Божества языцы вероваша. Написашася людие повелением кесаревым, написахомся вернии именем Божества, Тебе вочеловечшагося Бога нашего. Велия Твоя милость, Господи, слава Тебе».

Император обладал в церкви огромными правами. Достаточно сказать, что Вселенские соборы созывались им и проходили под его непосредственным руководством, не исключавшим и силового вмешательства при нежелательном ходе событий. Император, равно как и патриарх, представал перед византийцами одушевленной иконой Христа. Не воплощением, а именно иконой, что подразумевает почитание скорее самого института императорской власти, чем ее конкретных носителей, среди которых нередко встречались люди недостойные.

Напомню, что сами византийцы не знали, что живут в Византии: они называли себя римлянами, а свою империю – Римской, как оно, собственно, и было. И церковное, и политическое устройство империи было непосредственным продолжением римских традиций. В языческом Риме император «по должности» являлся и божеством (divus Augustus

), и верховным жрецом (pontifex maximus) одновременно. Византийцы переосмыслили эту традицию, воспринимая царя как икону и тщательно отделив священническое служение от царского.

Отступления от идеала были, конечно, обычным делом. Наиболее известен конфликт св. Иоанна Златоуста и императорской четы, Аркадия и Евдоксии, который привел к ссылке Иоанна, тогда константинопольского патриарха. Не проще ли было для Иоанна обличать врагов империи и церкви (например, парфян) и прославлять мудрую политику государя, наслаждаясь заслуженным почетом и богатством, которое само текло ему в руки? Но епископ, в его представлении, не обласканный властью чиновник, а служитель народа Божьего. Он распродает роскошное убранство архиепископского дворца и передает вырученные средства на содержание больниц и гостиниц для паломников.

И он не ограничивается личным примером и пускает в ход епископское слово. IV век, век принятия христианства как государственной религии, был одновременно и временем, когда уже стала забываться первоначальная простота христианских общин, особенно в величайшем и богатейшем городе мира, рядом с императорским двором. Мало кого удивляло, что голодный нищий и пиршествующий богач (как в евангельской притче) формально братья во Христе, а на деле от одного до другого как от земли до неба.