Христианство. Настоящее

Византия отнюдь не была Царством Божьим на земле, но все же сравним эту историю с бесконечной чередой дворцовых переворотов Петербурга XVIII века, после которых никому и в голову не могло прийти предложить победителям публично покаяться. После смерти св. митрополита Филиппа, обличителя Иоанна Грозного, эта традиция нелицеприятной святительской оценки государевых поступков, по сути, пресеклась на Руси. Патриархи пытались брать политическую власть в свои руки при царях Михаиле и особенно при Алексее Романовых, но кончилось это довольно печально – великим расколом и петровским упразднением патриаршества.

И семена упрощенного понимания церкви как еще одного государственного института, ответственного за идеологию и воспитание подданных, которые были заронены в «симфоническую почву» еще во времена позднего Рима, дали у нас обильные всходы. Мать Мария Скобцова оценила это так: «Римский император победил Христа не на аренах цирка, не в катакомбах, а в минуты своего признания Царя Небесного, в минуты начавшейся подмены христианских заповедей заповедями обмирщенной государственности».

В особенности ясно это видно на примере православного сталинизма, о котором я впервые узнал в конце 1990-х, когда вышел Интернет, а точнее – в ныне забытую социальную сеть ФИДО – и стал общаться с православными братьями по вере. Часть из них, пусть небольшая, но зато очень мотивированная, называла себя православными сталинистами. Нет, речь не шла, как у Проханова, о причудливой амальгаме, в которой настоящий, сочный такой сталинизм украшался сверху еще и православным крестиком. Тут был изящный конструкт: период правления Сталина был для православных своего рода образцом, к которому надлежало стремиться. Тогда никто не мог предвидеть, насколько востребованной окажется эта идеология… Или они-таки ее предвидели?

Сначала «православные сталинисты» казались мне вопиющим противоречием в терминах, чем-то вроде «вегетарианских мясников» или «монашествующих порноактеров». Но надо признать, что их логика была на свой лад стройна. Российская история XX века понималась ими примерно так: евреи и большевики развалили великую империю, но их, в свою очередь, уничтожил Сталин и вернул стране имперский блеск, пусть и под иным знаменем. Кроме того, он восстановил церковные структуры и дал им «охранную грамоту», которую затем отнял Хрущев. И к тому же при Сталине утверждались традиционные нравственные ценности.

При этом они не отрицали, что при Сталине в лагерях сгинуло множество людей, в том числе и православных, хотя обычно говорили, что цифры сильно завышены. Да и те жертвы «списывались» на тяжелые обстоятельства, суровую необходимость, перегибы на местах и т. д. Попытка заговорить о «слезинке ребенка» просто не воспринималась ими всерьез.

При этом никак нельзя сказать, чтобы это были люди из прошлого – пенсионеры, застрявшие в детских воспоминаниях. Нет, это были молодые ребята с амбициями, вполне встроенные в новую капиталистическую жизнь: кто-то стал настоятелем подмосковного прихода, кто-то – экспертом по определению подлинности мощей святых. И самое интересное, когда они говорили о себе как о… постмодернистах: дескать, всякие формальные противоречия не преодолеваются, они просто снимаются по принципу «так я это вижу». Любовь к православному богослужению, например, без малейших проблем может у них сочетаться с любовью к сталинской пропаганде, разумеется, за вычетом атеизма.

Это было не только описание истории, но и программа на будущее: жесткое авторитарное и самодостаточное государство с православной идеологией вместо коммунистической. И надо признать, что сегодня эта идея все отчетливее звучит в выступлениях тех, кто говорит от имени православия. Обычно добавляется: да, были репрессии, но были и достижения. Выводы на будущее ясны: репрессии не должны быть массовыми, а идеология должна быть не атеистической, а православной.

И это происходит не по чьему-то замыслу, а в силу некоторых объективных причин. Как принято было говорить при Сталине, лично гражданин Иванов не участвовал в контрреволюционных действиях, но объективно он в силу своего социального происхождения является контрреволюционером. Почему так выходит? Назову три причины: риторическую, историческую и организационную.